Не могу я спать, мечусь по опочивальне – и сладко мне, и страшно. Придет – что я ему скажу?! «Ой ты гой еси, друг любезный, бери меня за руки белые, лобзай в уста сахарные, будем жить-поживать и добра наживать»? Такое только в сказках проходит! Да он на меня как на умалишенную глянет, не то что в опочивальне – за воротами терема замкнется!

Егорушка из клетки глядит сочувственно, усами шевелит. Изловчился как-то шитье мое едва законченное в клетку затянуть, лежит барином на всем Лукоморье вместе с птицами, рыбами да солнцем мохнатым, в тереме батюшкином дырку для обзору прогрызть успел. Пусть его, не тем голова занята…

А если не придет? А вдруг они там с Моровной не на жизнь, а на смерть схватились? Коль проведала чародейка, что жизни ей до рассвета осталось, да первой удар нанесла? Может, я уже час как вдова, впору венок батюшкин черной лентой перевивать – «от безутешной жены Василисы и ее родственников»? Ой, страсти-то какие! Хоть бы пришел скорей, черт с ней, с любовью, лишь бы все там у них обошлось…

Забылась я наконец сном тревожным, часу не прошло – будят. Я как почуяла что неладное, мигом с постели сорвалась, запор откинула. Стоит на пороге воевода во всеоружии, лица на нем нет, глаза неживые:

– Вставай, Василиса, беда великая приключилась! Идет на нас орда басурманская, слова не сдержавши! Тут уж не до чародейства, Кощей в дружину поскакал, а меня за тобой отправил, велел привезти к нему сей же час!

Я расспрашивать долго не стала, только сапожки натянула – и за воеводой. Пробежали мы через двор, Черномор засов отодвинул, выскочила я за ворота, а они за спиной как хлопнут! Осталась я одна-одинешенька в чистом поле, ни Кощея, ни дружины, ни орды, хоть бы собака какая голос подала – тишина как на погосте, едва-едва светать зачало! Только и услышала, как воевода ворота запер и к терему неспешно пошел, по весь рот зевая. Закралось тут в меня подозрение великое, кричу ему вослед:

– Эй, Черномор Горыныч, да ты, никак, со мной шутки шутить вздумал?! Отвори ворота, змей!

Слышится мне в ответ голос женский, медовый:

– Не кричи, Василисушка, только горло зазря натрудишь. Зачарованный он, не слышит тебя, а после ничего и не вспомнит.

Обернулась я скоренько – стоит у меня за спиной женщина незнакомая, в облачении богатырском, пуд железа вместе с мечом на себя нацепила, не меньше. Прямо сказать, с ее статью мужика только в темнице и удержишь: волос стриженый, нос длинный, зубы кривые, нижняя губа короткая, верхняя оттопыренная, на ней ус редкий, черный. Кольчуга как на доске плоской висит. Спрашивает меня:

– Ну что, Василиса Премудрая, Прекраснейшая из царевен Лукоморских, жена Кощеева, знаешь, кто перед тобой?

– Раньше я только гадала, прекраснейшая али нет, – отвечаю, – а как на тебя посмотрела, точно уверилась! Ты, видать, Баба-Яга?

Скривилась богатырка, точно уксуса хлебнула:

– И кто тебя только Премудрой прозвал! Марья Моровна я, чародейка могучая!

– Ой, – говорю, – извини, обозналась! А Баба-Яга тебе точно не родственница?

– Ты мне зубы не заговаривай, – злится чародейка, – лучше от забора отойди, чтобы пятна на нем мокрого не оставить! Прочих жен я чужими руками изничтожила, оружием человеческим, чтобы подозрение на меня не пало, а нынче уж все едино – как узнает Кощей, что я цельный год под видом купчихи вдовой неподалеку от его терема жила, мигом догадается, кто его жен порешил, да поздно будет – к первому лучу солнца меня и след простынет.

Представила я пятно с косой на заборе – перетрусила, да виду не подала.

– И за что же нам, женам Кощеевым, такая немилость? Никак, чародейке могучей мир с басурманами костью в горле встал?

Смеется Марья Моровна:

– Мне до басурман дела нет, как заполучу я силу Кощееву, они ко мне сами на коленях приползут! Узнала я из книги колдовской, как ту силу на себя перетянуть, надобно только, чтобы он сам отдать ее мне захотел. Уж как я его, в гости залучивши, ни уговаривала – и плетью, и железом каленым, – так хозяйку и не уважил… Вдругорядь-то уж я не сплошаю, придумаю чего поубедительнее!

Я и бровью не повела:

– Таких хозяев хлебосольных и в ответ попотчевать не грех, да рук марать не хочется; уходи-ка ты отсюда подобру-поздорову, пока мой муж не вернулся, он ужо тебе сполна за ласку отплатит!

– Ишь ты, наглая какая! – Дивится Марья Моровна. – Да я тебя, Василиса Преглупая, на одну ладонь положу, другой прихлопну – мокренько станет!

– Смотри, – говорю, – как бы у самой штаны не отсырели, Марья Мордовна!

Марья Моровна зубами скрежещет, кулаки сжимает – впору камню водой истечь:

– Ну все, разозлила ты меня, Василиса, теперь…

А мне уж все едино, помирать так с бранью:

– Как будто ты раньше шибко добрая была!

– Не перебивай, – орет богатырка тонким голосом, – когда с тобой враг разговаривать изволит, может, он что важное напоследок сказать хочет! Кабы я прежде знала, что Кощей таку стерву в жены взял, погодила бы тебя губить, ты бы Кощея скорее меня уморила!

Дай, думаю, и впрямь послушаю, заодно и время потяну, а там, глядишь, и муж подоспеет.

– Не губи ты меня, чародейка могучая, смени гнев на милость! Неужто ты, Кощею досадить надумавши, вдовить его повадилась? Тем Кощея не проймешь – ему от жен одна морока, слезинки не уронит, еще и спасибо тебе скажет, избавительнице!

– Вдругорядь не угадала! – Шипит ведьма сквозь зубы стиснутые. – Кабы я Кощею только досадить хотела, уж сыскала бы, чем его пронять! Давно я за его силой охочусь, да все без толку, ровно везение Кощеево меня под руку толкает, очи застит. Открыла я тогда книгу свою колдовскую, спросила, как везение в нем истребить, да и вычитала, что не смогу одолеть Кощея прежде его жены… Что ты смеешься, бестолковая?

– Да вот подумала: ежели в книгу твою описка вкралась, ведь вся работа насмарку! Экая незадача!

– Что ты в чародействе понимаешь, девка скудоумная! – Рычит Марья Моровна, ногой притопывая. – В моей книге не страницы – кожа человеческая, по ним не чернилами – кровью писано, и кровь та ровно в живом теле под кожей переливается, на каждый вопрос свой ответ слагает, кривды не кажет!

Приуныла я для виду:

– Куда уж мне до тебя, волос длинный да ум короткий… Никак в толк не возьму, эк ловко ты с воеводой управилась, я-от думала – чары только глаза в глаза передаются?

Лестно Марье Моровне такое слышать, сделала милость, разъяснила:

– Мне на него глядеть нужды нет – как пошел воевода с дружиной да чародеями меня воевать, за друга-хозяина мстить, Кощей им есть-пить в моем тереме заказал строго-настрого, а воевода не утерпел – вишенку с ветки над крылечком сорвал да вместе с косточкой и проглотил. С той поры под власть мою попал, исправно службу несет, о планах Кощеевых докладывает, царевен за ворота выводит… поутру только диву дается, отчего кинжал булатный затупился, меч в рже-руде измазался?!