по крышке коробки с печеньем. — Я прячу их от мамы, чтобы она не читала мне очередную лекцию о том, как сохранить мои итальянские формы.

Передразнивая итальянский акцент, она сказала:

— Они должны быть гладкими, как Феррари, Ария, а не трясущимися, как панна-котта.

Я вздрогнула.

— Мне жаль.

Ария отмахнулась от моего сочувствия.

— Я уже привыкла. И она скоро уедет, и я смогу вернуться к еде, не задаваясь вопросом, наблюдает ли она и осуждает ли.

Между нами повисла неловкая пауза, поэтому я прочистила горло.

— Как она?

Она знала, что я имела в виду не Кьяру. Выражение лица Арии смягчилось.

— У нее все отлично. Ты ничего от нее не слышала?

Я кивнула.

— Она пишет. Просто… иногда люди говорят тебе, что с ними все в порядке, потому что не хотят, чтобы ты волновалась.

— Она более чем в порядке, — заверила меня Ария.

— А ты в порядке? Здесь, я имею в виду?

Этот вопрос уже несколько месяцев крутился у меня в голове и неожиданно вырвался наружу. Хотя я плохо знала Арию, я была ей безмерно благодарна. Она относилась к персоналу справедливо, и, несмотря на свою сдержанность, в ее груди билось доброе сердце.

Если она и удивилась моему вопросу, то не показала этого.

— Ты либо процветаешь в таком месте, как Лос-Анджелес, либо он тебя душит. Мама процветает там. Я процветаю здесь. А ты?

Я улыбнулась.

— Я тоже.

— Хорошо. — Ария кивнула, а затем взглянула на свой телефон. — У меня встреча. Еще раз спасибо за мадлены.

Выйдя из кабинета, я чуть не налетела на Уокера. Не успела я вспомнить о своем раздражении, как меня окутал знакомый аромат одеколона, от которого подкосились коленки. Ладно, может, коленки у меня подкосились не от восхитительного сочетания цитрусовых и сандалового дерева. А от мужчины, который его носил.

Я проклинала Уокера Айронсайда за то, что он пробуждал во мне такие ощущения. Было бы очень приятно чувствовать такое физическое влечение к кому-то, кто действительно замечал меня в ответ и не разносил повсюду молву о моем бедственном положении.

— Слоан. — Он преградил мне путь, сердито глядя на меня. — О том, что было ранее…

Я изобразила широкую фальшивую улыбку и толкнула дверь кабинета Арии, чтобы она могла видеть нас и слышать.

— Ты заходишь?

— О, Уокер, а вот и ты. Проходи, — позвала Ария.

Он сузил глаза, глядя на меня, и я отошла от него.

— Разговор не окончен.

Прозвучало угрожающе.

— Да, мне хотелось бы знать, когда я смогу вернуть свою машину, — бросила я через плечо, удаляясь с важным видом.

Когда мы с Келли только прибыли в Хайленд, Ария делала для нас все возможное, даже выделила машину, чтобы та забирала Келли из школы и привозила ее в поместье. Она ждала меня в комнате для персонала, делая домашнее задание, пока моя смена не заканчивалась, а потом мы шли пешком в наш домик на озере Лох-Арднох. В поместье наблюдалась высокая текучесть кадров, но только из-за сезонного характера работ. К примеру, работающие все лето студенты могли жить в домиках для персонала на озере, прежде чем вернуться на учебу. Домики были для них отличным решением, но для нас — лишь временным.

Когда сестра Бродана, Арроха, и ее муж, Маккеннон Гэлбрейт, предложили снять коттедж в деревне, я ухватилась за эту возможность.

Быть матерью-одиночкой — самое трудное и величайшее дело в моей жизни. Но не знаю, как бы я совмещала воспитание ребенка и материнство, если бы не людская доброта. Ради безопасности Хуаниты я так и не сказала ей, куда мы с Келли исчезли. Но послала весточку, что мы в порядке. Я была благодарна за то, что она сделала для нас, и за то, что Монро и семья Адэр сделали для нас. Благодарность меня не пугала. На самом деле, наоборот. Я не испытывала ничего, кроме жалости к неблагодарным людям. Благодарность была своего рода радостью, и мне было грустно за тех, кто этого не понимал.

Я размышляла о том, почему так злилась на Уокера, когда он всего лишь пытался помочь. Куда же делась моя благодарность? Может, причина в моем влечении к нему? Или, может, в том, что я, наконец, почувствовала, что поступаю с Келли правильно. Что я ее не подвела. Уокер, своим пониманием того, что занятия были для меня тяжелым испытанием, и что я не могу позволить себе ремонт дрянной машины, заставлял меня чувствовать себя, будто я сползаю назад.

По мере приближения рабочего дня к концу, я испытывала все большую вину из-за холодности к нему, когда он всего лишь пытался предложить помощь.

Толкая тележку с бельем к лифту в конце второго этажа, я мучилась угрызениями совести. Я все еще сомневалась в том, что буду пользоваться лифтом, но для работы мне это требовалось ежедневно, поэтому я не могла избегать этого и позволить своему страху победить.

Моя смена закончилась. Мне оставалось лишь отвезти грязные простыни в прачечную, и я могла уйти домой. Если не считать моих прохладных встреч с Уокером, день в поместье выдался необычайно пикантным. Я сменила простыни актрисе, приехавшей одной, но которая определенно поладила с любителем кончать на простыни. У другого актера я заметила вставные зубы в ящике ванной, что меня чертовски удивило, и я случайно наткнулась на режиссера, трахающего актера, который точно не был его мужем.

И все же я являлась абсолютным определением конфиденциальности. Даже не написала Монро, человеку, которому доверяла, чтобы поделиться пикантными подробностями. Побывав предметом сплетен о знаменитостях с тех пор, как она забеременела от Бродана, а затем вышла замуж за бывшего актера, Монро не интересовалась чужими делами. Меня это вполне устраивало. Мне не нужно делиться тем, что я знала о людях, особенно если понимала, что это может им навредить. Кроме того, при устройстве на работу я подписала соглашение о неразглашении.

Когда я проходила мимо лестницы, краем глаза уловила движение. Повернув голову, я увидела Байрона Хоффмана, спустившегося с последней ступеньки на лестничную площадку. Я загнала нашу с ним вчерашнюю встречу на задворки сознания, думая о других проблемах. Но при виде его сейчас напряглась, и мою кожу опалило жаром. Я вежливо кивнула и продолжила свой путь к лифту, ускоряя шаг.

— Извините, мисс.

Вот, дерьмо.

Я остановилась и снова посмотрела на актера. Мой отец представлял интересы многих знаменитостей и устраивал для них вечеринки в нашем доме. Известные люди меня не смущали, и это