Грызня племён, измена и чванство вождей некогда погубили Великую Скифию. Но сейчас потомков тех вождей собрала у священного костра могучая сила Огненной Правды. И потому никто из полутора сотен лучших росских воинов, проникших в сердце Урала, не ждал от другого ни предательства, ни трусости. Не водится такого между воинами Солнца.

А лес обступил дружину кругом — тёмный, угрюмый, недобрый. Холодный ветер раскачивал верхушки елей, раз за разом бросался на костёр. Священное пламя изгибалось, как дерево под ветром, металось, но не гасло. Вспыхивали красные огни глаз — чаще по одному, рвали тишину зловещие крики — не звериные и не человечьи. Уродливые косматые тени появлялись между стволами. Но не могла нечисть найти дорогу в души людей, согретые святым огнём. Никто в страхе не молился ей, не обещал жертв, а лесовики-нуры ещё и посылали во всякие негожие места.

И всё же сердца росов тревожно сжимались: если и Даждьбога-Колаксая настигла смерть, то что же станет с нынешним Солнце-Царём, сыном смертных? Не в эти ли дни кончатся подвиги Зореславича, не станет ли последним самый далёкий и священный его поход?

Но вот окончилось жертвоприношение, Вышата с Пересветом взялись за гусли, разом ударили по струнам, и царь росов, выхватив меч и акинак, пошёл в пляс. Сильный, ловкий и быстрый, он то подпрыгивал, потрясая оружием, то шёл вприсядку. А вокруг него степным ветром носилась, скрещивая над головой два клинка, Ларишка. Вот так же плясали они этот древний арийский танец в честь Солнца-Митры десять лет назад в страшных пещерах Гиндукуша. С тех пор тела их не утратили гибкости и силы, а души — отваги. И так же весело и молодо было лицо Ардагаста с лихо закрученными золотистыми усами, и тем же дерзким огнём сверкали раскосые глаза тохарки.

Ардагунда легко вскочила с мечом и секирой в руках и понеслась вокруг костра, за ней — могучий Вишвамитра со своей огромной кхандой, а следом, потрясая секирами и ударяя ими в щиты-полумесяцы, — все поляницы. Их воинственный хоровод окружил и костёр, и царя с царицей.

— Слава Даждьбогу-Гойтосиру, Солнцу Непобедимому! — восклицал царь.

— Слава Моране-Артимпасе, воительнице! — отзывались царица с амазонками.

А воины азартно били в ладоши. И нипочём им были все страхи безлюдных гор на краю света. Берегись, нечисть одноглазая, — росы идут!

С Большого Инзера отряд перешёл, спрямляя путь, на Малый Инзер. Вскоре эта речка повернула на север, а за ней, на востоке, поднялась огромная гора, сплошь заросшая лесом. Верхушки елей и пихт тонули в тёмно-синих тучах. Вдруг тучи разошлись, уступая внезапно налетевшему ветру, и открыли голую двуглавую вершину, увенчанную скалой, похожей на сапожок степняка. Проводник-аргиппей с дрожью в голосе сказал:

— Совсем плохие места начались. Это — Злая гора. Тут в пещере живёт Ваю, главный дэв ветров. Та скала — его сапог. Когда она видна — очень плохой знак. Рядом со скалой — озеро, а в нём — аждаха, самая большая. Та, что в Чёртовом городке, перед ней змеёныш. А под скалой — пещера Ваю, что идёт до самой преисподней. Оттуда вылетает северный ветер, самый злой, а с ним — дэвов без числа.

— Это же Гекмитрон, Земная Дверь, пещера Борея. Всё, как писал Аристей! — бодро произнёс Хилиарх. В голосе эллина не было страха, только удовлетворение путешественника, убедившегося, что книжная мудрость его не подвела. До чего же хорошо странствовать вот так, ища новых знаний и подвигов, а не богатства, за которым он когда-то забирался то в Британию, то к янтарному Венедскому морю! Он сам — не писатель, но в Пантикапее его возвращения ждёт добродушный лысоватый мудрец Стратоник, чтобы продолжить свою книгу «О северных пределах Скифии».

— Не это ли гора Арезур, худшая среди северных гор Хара Березаити? Там живут сто тысяч дэвов без одного. Так меня учил мобед[16] у нас в Бактрии, — сказала Ларишка. — Он больше всего на свете боялся севера. Говорил, что люди там воинственные и свирепые, как дэвы... Это уже точно не про тебя! — с улыбкой взглянула она на мужа.

— Эти сто тысяч без одного живут в пекле и рвутся через Земную Дверь на небо — остановить движение звёзд, чтобы утро не могло наступить. А не пускают на небо эту свору сто тысяч фраваши — праведных духов — и Семеро Мудрецов, — сказал Вышата.

— Да, Семеро Риши[17], — кивнул Вишвамитра. — Греки это созвездие зовут Большой Медведицей и рассказывают какую-то басню про царевну, обращённую в медведицу.

— Вовсе не басню, — возразила Лютица. — Небесная Медведица, она же и небесная Лосиха — это сама Лада, Мать Мира. Её и боятся бесы.

— Не так её, как её сыновей, богов-воинов, — ответил индиец.

— Как пойдём дальше, царь? — осведомился аргиппей. — С юга обойдём Злую гору, с севера — всё равно попадём к аримаспам. Они сейчас стада гонят с вершин в долины. На Инзере, Ра, Дайке, Юрюзани — всюду в верховьях одноглазые, из-за них там даже сарматы не селятся. Злой народ, страшный!

— А какая дорога ближе? — спросил Ардагаст.

— На север по Малому Инзеру и Юрюзани. Аримаспов там меньше. А к Золотой горе выйдем с севера. Там уже земли грифонов. Тоже злые, страшные: на скотину нападают, на людей тоже...

— Грифоны — птицы Солнца и никого зря не трогают. Видно, вы Солнцу жертв жалеете. Или за золотом лезете куда не надо, — возразил Вышата.

— Вот к ним мы и пойдём. На север, — сказал Ардагаст и обернулся к воинам: — Не унывай, дружина! За Злой горой непременно Золотая. Так боги мир устроили. И никакие чары кривые нас не остановят!

Аргиппей покачал головой:

— Ты — великий воин. Медведь на твоём пути встанет — пройдёшь, аждаха встанет — пройдёшь, аримаспы всей ордой выйдут — пройдёшь. Не пройдёшь только мимо самого Ваю. Его ветер — смерть, его взгляд — смерть.

— Знаю я вашего Ваю. Мы, венеды, его Вием зовём. Один его сородич пробовал меня в Карпатах остановить, только слаб его глаз бесовский оказался против Огненной Чаши, — возразил Зореславич.

— Эка невидаль: глаз, ветер... — вмешался Шишок. — Глаз ему выкололи мы с Хилиархом. А ветер в лесу я и сам могу поднять, да со свистом, с буреломом!

— Был когда-то великий воин Гаршасп, что самого Ваю победил и под землю загнал. Родятся такие храбры и могуты среди росов или нет? — задорно спросила дружинников Ларишка.

— Да что мы за воины будем, если нас ветром унесёт? — громко сказал Сагсар, отец Неждана Сарматича. Дружина одобрительно зашумела.

Отряд бодро шёл дальше на север, но кое-кого из предводителей мучили сомнения. Гот Сигвульф всю жизнь поклонялся Одину, яростному повелителю бурь, и теперь раздумывал: не придётся ли схватиться с самим Отцом Битв, Сеятелем Раздоров? Тот ведь тоже одноглаз, как эти аримаспы... А Ларишка тихо говорила с Вышатой:

— У нас на юге мобеды молятся Ваю и говорят, что ему поклонялись все праведные цари. Иногда говорят, что есть два Ваю — добрый и злой. А Гаршаспа называют великим грешником. Я давно заметила: мобеды не любят воинов и норовят их унизить.