– Ну, хватит, – строго произнесла мама. – Не отвлекайтесь.

Я закатил мыльный пузырь на полку стеллажа и обтер руки об штаны. Он вскоре распадется, но не держать же его при себе?

– Ты по делу или просто так? – спросила меня мама.

– Хочу посмотреть хот-степ.

– Хот-степ назначен на одиннадцать.

– Я подожду? Посижу тут с вами?

– Только тихонько…

Прошел к дальнему столу. Интерес ко мне больше не проявляли, я был своим. Я – привычный атрибут в этой школе магов.

А это была именно школа, не случайно мама называла мутантов учениками. Изучали их и препарировали в других секторах. Здесь – аккуратно пробуждали дремлющие умения и делали все, чтобы «образцы» научились контролировать эти умения. Работа тонкая и временами опасная. Есть, например, «инфразвуковики», с ними бы я поостерегся сидеть в одном помещении. С просто «звуковиками» или «электромагнетиками» не такой напряг, но тоже, если честно, экстрим.

Сейчас мама работала с «химиками». То есть с аномалами, способными в той или иной форме манипулировать окружающим миром на молекулярном уровне. Таких в настоящий момент было трое.

Во-первых, Бабочка. Совершенно нормальная девчонка. Дети-мутанты почти все с какими-то комплексами и неврозами, то-то мама с ними возится, а эта без комплексов. С длинными жиденькими волосами, которые каждый день по-новому заплетает, придумывает какие-то колоски, косички. Встает на час раньше, чтобы успеть заплести. А еще любит фантазировать, вечно «вспоминает» о том, чего не было. Как якобы в детстве она с сачком по полю бегала… Ладно, это все не по делу. Вот мыльные пленки она выдувает броневой крепости, из пушки не пробьешь, – это да.

Скарабей. Неопрятный, помятый, замурзанный. Одного взгляда на него достаточно, чтобы пропал аппетит. Все время чего-то ковыряет, расколупывает, отцарапывает – трещинки, корешки от книг, этикетки на спичках, – везде, куда ноготь влезет. Портит одежду себе и другим, грызет карандаши и ластики, расплетает шнурки, снимая с них железные наконечники. Особую ярость (даже у моей мамы) вызывала его манера закручивать уголки у тетрадей. Сплошное недоразумение… И вместе тем – натуральная химическая фабрика. По слухам, высоколобые пытались его травить всякими ядами, но без толку…

И в-третьих, Барсук – мальчик-дезактиватор с феноменальной ксенобиотической устойчивостью, обладатель нечеловеческой печени. Такой печени, что позволяла ему запросто пожирать радиоактивные отходы, оставляя после себя слизь, которая почти не фонила. Шутили, что после ядерной войны в Хармонте останутся тараканы и Барсук. На голове у него выделяется ярко-белая прядка – как полоска у настоящего барсука…

Эти трое сосредоточенно колдовали над импровизированными мольбертами. Ну как – мольберты? На деревянных рамах на гвоздиках натянута белая ткань. И на каждой расплывается большое коричнево-бурое пятно почти правильной овальной формы. Такой своеобразный батик. Пятна на ткани возникли оттого, что мама вылила в центр каждой рамы ложку анилиновой краски. А краска эта была составная, мама слила вместе штук пять каких-то других красок. Какие цвета входят в смесь – неведомо. И вот детки занимались тем, что пытались разложить смесь на составные части, найти исходные цвета.

Я не раз видел, как они корпят над этой задачкой. Дышат на пятно, слюнят, трут его пальцами, гипнотизируют взглядом. Ни у кого из группы до сих пор не получалось. Смысл игры был в том, чтобы научиться «видеть» металлы и управляться с их солями. Все пигменты связаны с тем или иным металлом, так что краски здесь возникли не случайно.

На моем столе был полный набор ученика. Я взял лист бумаги, ляпнул красок из нескольких пластиковых баночек. Потом согнул пополам. Получил яркую симметричную картинку, похожую на бабочку. Или на пятно Роршаха – которое из психиатрического теста. Свернул лист и перебросил его девочке Бабочке. Она хихикнула и прошептала «Спасибо».

– Панов, веди себя прилично! – рявкнула мама.

– А я правильно делаю? – подал голос четвертый из аномалов.

Звали его Светлячок, и был он на сегодня главной достопримечательностью. Потому что новенький, а еще потому, что его приводили родители. Вечером его должны были забрать домой, что вызывало бешеную зависть у других детей, которые были, по сути, приютскими.

– Извини, Бо, – сказала мама своей маленькой подопечной, привстала и посмотрела на стол Светлячка. – Сколько уже нарисовал?

– Десять.

– Не останавливайся, у тебя еще минут двадцать есть.

– Я рисую в аксонометрии, – тревожно сообщил Светлячок. – Это можно?

– Конечно. Как умеешь, так и будет правильно.

Он пока не участвовал в занятиях, проходил тесты. Сейчас «мама Марина» дала ему двадцать пять листов бумаги, на каждом из которых был нарисован какой-то графический элемент из самых простых. Где обычный прямой отрезок, где волнистая линия, где две параллельные, ну и всякие другие – квадрат, круг, «галочка», «рогатина». Надо было дорисовать к ним что хочешь и так, чтоб на каждом листе получилась картинка. Похоже, Светлячок воспринял тест как экзамен и очень волновался… Он вообще производил впечатление какого-то потерянного. Субтильный, маленький, ручки-ножки тоненькие. Из тех детей, у которых мало что получается, они ничего не умеют, но изо всех сил стараются. Когда он вчера впервые здесь появился, ясно стало – очередной сложный ребенок. Вел себя пассивно, ничего сам не говорил, на вопросы отвечал односложно. Сел в уголке, а когда остальные дети до него докопались – начал тихо плакать и… мерцать.

Натурально – мерцал. Ну, то есть светился и гаснул. И лицо, и шея, и под майкой. Похоже на лампу дневного света с неисправным стартером. Пацаненок обладал свойством хемилюминесценции, так что не зря ему такую маркировку дали – Светлячок. Люминесценция сама по себе – вещь эффектная, но для вояк бесполезная, вот спецам из «Детского сада» и предстояло выяснить, на что еще этот «образец» способен.

– …Когда режешь бумагу по контуру, особенно по кривому, карандашная линия всегда должна быть с внутренней стороны ножниц, – рассказывала мама малышке Бо. – С внутренней стороны, то есть со стороны ладони…

Она терпеливо показывала, вставив в ножницы свои пальцы вместе с детскими; у малышовых ножниц большие отверстия. Пальцы у маленькой мутантки сгибались как угодно, только не как надо, ей с огромными усилиями удавалось приспособиться. Девочка злилась. Полное ее имя – Боа, и она гуттаперчевый ребенок – с гибкими костями, которые могут гнуться и плющиться. Она такая была в единственном экземпляре, не подходила по классификации ни к одной из существующих групп аномалов и к «химикам» попала просто потому, что класс спокойный…

Тут мой мобильник и зазвонил, нарушив идиллию.

Я выскочил в соседний бокс – такое же помещение с прозрачными стенами.

– Babooshka? – изменив голос, сказал я в трубку. Нарочито по-англицки. Это заимствованное из русского языка слово – с ударением на «У» – очень уж смешно звучало.