Поймал взгляд.

Рысьи глаза уже были подернуты туманом — кружка явно была не первой. Кольцов ничего не сказал. Приподнял кружку. Молча стукнулись. Зайцев сделал несколько глотков. Пиво было отвратительным.

— Лошадь, стало быть, — глядя себе в кружку, пробормотал Кольцов. Потом махнул недопитой кружкой куда‑то в сторону, постучал по ней пальцем и поднял палец вверх, мол, еще одну.

— Пряник ничем не болел, — начал Зайцев. Он не знал, так ли это было на самом деле. И в то же время знал: если бы Пряник был поражен воспалением или бронхитом, да еще запущенным, ветеринар увидел бы это на вскрытии.

— А тебе не все равно? — неприветливо бросил Кольцов. Но ждал ответа. Зайцев дунул на пену, спокойно ответил:

— Мне не все равно.

Тот кивнул, хмыкнул, опять опустил губы в пиво. Подошла баба и стукнула полную кружку им на столик. Кольцов вынырнул, кинул в рот горох, пожевал.

— Тебе сколько лет?

Зайцев молча встретил его взгляд.

— Молодой, — ответил за него Кольцов. — Не воевал, стало быть.

— В меня как‑то больше постреливали и ножичками тыкали уже в мирное время. Свои, советские граждане.

— М‑м. — Кольцов уже вставил в рот папиросу. Чиркнул, поднес к лицу огонек в горсти. Оранжевые блики на миг мигнули в глазах.

— Западный фронт? — спросил Зайцев. Он вдруг все понял. Сложил и возраст, и опыт, и недоверчивость. Бывший военный ветеринар! Царские погоны. Вот отчего Кольцов не спешил приоткрывать свою железную дверцу. Привлекать внимание органов к своей персоне — а значит, и прошлому — ему, забившемуся от советской действительности в солнечной тиши Ветеринарного института, совсем не улыбалось.

— М‑м.

Идти теперь следовало только прямо — и до конца.

— Вы, товарищ Кольцов, зря волком на меня глядите. Никакой вы даже не свидетель. Да и я не на службе. И разговорчики наши — в пользу бедных. Исключительно чтобы мое, так сказать, невежество в ветеринарном вопросе прикрыть вашими исключительными знаниями. Дальше я своими силами.

— М‑м.

— У меня тоже есть слово чести.

Рысьи баки иронически вздрогнули:

— Слово агента?

Зайцев пропустил издевку мимо ушей.

— И я вам его даю.

Кольцов по виду никак не отреагировал. Выпустил сизое облако. Но вдруг стряхнул вместе с пеплом:

— Браиловичи.

Дверца железного шкафа приоткрылась.

— Не совсем Браиловичи, — наклонив голову, снова заговорил он, — деревенька какая‑то. Не важно. Застряли мы там очень крепко: ни мы, 8‑й гренадерский Московский гренадерский, вперед, ни немцы назад. Стояли, значит. Дай бог памяти: осень была, а какой год? Шестнадцатый? Позже? Пятнадцать лет всего тому назад, а памяти никакой…

Взгляд его рассеялся. Пьяное балаканье и гвалт в жаркой тесноте пивной больше не доходили до его сознания. Он смотрел назад — на подпоручика Кольцова, ветеринара 8‑го гренадерского Московского полка.

Зайцев понял. Не спешил звать его из того далека.

— Мы уже тогда освоили маски Зелинского — Кумманта, — снова заговорил Кольцов. — Насобачились. Никто, по‑моему, особо от той атаки и не пострадал, когда немцы пустили газ. Я имею в виду личный состав. Но вот лошади… Лошади пали. — Он помотал головой. — И очень много мышей и птиц. Полные окопы дохлых мышей и птиц. Бедняги…

— Что за газ?

Но Кольцов, по‑видимому, не услышал. Пьяный орал у столика поодаль:

— Нет, ты тудыть не смотри, ты сюдыть смотри…

Или просто Кольцов был так далеко, в пятнадцати годах отсюда.

— Что за газ пустили немцы?

Кольцов вернулся в майский день 1931 года.

— А мы у него как‑то позабыли этикетку спросить. И немцы нам как‑то не рапортовали, чем нас травят. Боже мой, что мы все тогда творили!.. Не только немцы, — глянул он поверх Зайцева. — Мы тоже. — Опять покачал головой. — Страшные дела. Хуже убийства.

— Вам почем знать?

— С убийством все просто. Мы что‑то пострашнее тогда сделали, все мы. Друг с другом — русские, немцы, англичане, французы. Не убийства. Истребление, вот что мы устроили. Мы научились, что жизнь — копейка. Меньше, чем копейка. Страшное дело. — Голова свесилась над кружкой. — Ваши нынешние душегубы и бандиты подле этого сущие дети.

— Детишки, — хмыкнул Зайцев. — Не передергивайте тоже.

— Они всего лишь преступники против общества, — возразил Кольцов. — А мы тогда, — он ткнул в сторону Зайцева папиросой, словно подыскивая слова, — нарушили закон повыше. — Папироса теперь тыкала в низкий закопченный потолок. — Повыше. Эти птицы, мыши. Эти лошади… Да, я «бывший», — перебил он себя, смял папиросу прямо об столик.

— А свинячить не обязательно! — тотчас раздался женский голос за спиной. Подавальщица волокла пустые кружки.

— Мои извинения, извинения. — Кольцов поднял руку, смахнул окурок. Твердо глядя Зайцеву в глаза, выговорил: — Я был офицером. Но не все это понимают! Мы настоящие, кто воевал. Не штабные, не воры тыловые, не генералье, которое только водку трескало. А мы. Мы все были — за революцию. За советскую власть. За новый мир, или как там теперь поется. Тот мир лечить уже было нельзя. Поздно. Только срыть до основанья. К черту. — Он махнул папиросой. И вдруг закончил: — Я ничего не утверждаю. Свечку не держал. Просто клиническая картина похожа. Вот и все.

— Газ? Но откуда?

Зайцев подумал, что Кольцов после нескольких кружек этой бормотухи не совсем тот Кольцов, который…

— Это что же получается, — размышлял Зайцев вслух, — боевой отравляющий газ?..

Кольцов не дал ему закончить. Что там ни добавляли здесь в пиво, оно уже заволокло ветеринару мозг.

— Ты тут полицай или как там, городовой, — пьяно тянул он слова. Тон стал недобрым. — Нет, не городовой — сыскарь. Да, агент, короче. Вот ты, агент, концы с концами и своди. Я же тебе просто говорю, что когда совершенно здоровая, тренированная и разработанная породная лошадь, грамотный уход и все такое… А тут такой результат на вскрытии, такие вот такие легкие… То мне на ум пришел единственный прецедент. А не нравится тебе, что я говорю, так иди. Иди совспеца ищи, с партийной линией и нужным происхождением. Он тебе наплетет получше. Иди!

На них стали коситься — не закипает ли мордобой.

Кольцова шатало.

— Иди! Ищи! Иди отсюда, если не нравится! Что стоишь смотришь? Ну, иди!

И махнул кружкой:

— Еще маленькую!

* * *

Зайцев развязал шнурки еще в коридоре. Уже темном. Светлая ночь сюда не пробивалась. Соседи спали. За какой‑то дверью картофелиной по железу перекатывался храп. Зайцев толкнулся к себе в сумеречную комнату. Одновременно скинул ботинки — и включил свет.