Я падаю брюхом на освещенный солнцем тротуар и пытаюсь вообразить, что подо мной – она. Я почти чувствую разогретую трением теплую кожу и слышу быстрые удары её сердца. Это моя собственная кровь так бьется, это мое подрагивающее брюхо так разогрело каменную плиту.

Готово – наступило мгновение счастья и облегчения. Жидкость разливается, брюхо намокает…

Собаки скулят, воют, визжат. Люди тащат их на стальных петлях, накинутых им на шеи. Шипение, бульканье, квакающие звуки. Собачьи глаза выскакивают из орбит от страха и боли. Люди дергают упирающихся собак, пинают, душат. Испугавшись, что меня увидят и тоже накинут петлю, я прыгаю обратно в щель – в приятный, безопасный подвальный полумрак.

Раненая лапа кровоточит. Я не могу долго ходить. Нога пухнет, синеет. Пес схватил меня за ступню и раздробил пальцы. Я хромаю, стараясь избегать тех мест, где могут прятаться кошки. А они могут подкараулить везде – под машиной, в подвале, на дереве.

Я с трудом удерживаюсь на ногах.

Здесь, где я нахожусь, нет разветвленной сети каналов, по которым можно пробираться в другие районы города. Кружу вокруг домов, окаймленных газонами… Забиваюсь в глубь, клумб и живых изгородей, стараясь найти тихую, спокойную нору, где можно было бы переждать боль.

Кошки и собаки лениво спят на верандах, куры и утки копошатся в своих кормушках. Между деревьями протянуты веревки, на них сушится белье. Грядки фасоли и огурцов окружают дряхлеющий дом. Я сразу же ощущаю его старость – запах трухлявой древесины, шорох древоточцев, запах их личинок…

Этот дом очень стар, а под такими домами часто встречаются разветвленные лабиринты переходов, тихие подвалы, спокойные углы.

Старая собака давно уже потеряла нюх и почти ослепла. Она вылеживается на газоне, подставляя солнцу откормленное голое брюхо. Я подхожу к её миске и краду картофелину, с которой капает жир. Она дергает носом, как будто почуяв мое присутствие, однако тяжелые веки на полузакрытых глазах остаются неподвижны.

Ей не хочется гнаться за крысой из-за картофелины, ведь миска полна до краев. Старая, ленивая собака не в состоянии все это съесть. Она потягивается и укладывается поудобнее, вытягивая лапы на солнце.

Хромая, с картофелиной в зубах, я ковыляю к кирпичной кладке фундамента.

В норе под кустом крыжовника когда-то давно жили крысы. Я залезаю внутрь вместе с великолепной, сбрызнутой растопленным свиным салом картофелиной. Добираюсь до опустевшего гнезда, устланного клочками шерсти и перьями. Отсюда расходится несколько выходов, но у меня нет сил сразу же проверить их – слишком уж сильно я устал и хочу спать, да к тому же ещё чувствую себя совершенно больным.

Я проваливаюсь в какой-то лихорадочный сон. Пес держит меня за ногу. Я вырываюсь, поворачиваюсь, кусаю. Просыпаюсь от своего собственного писка – пищу от боли и страха.

Мимо меня проходят крысы. Обнюхали и прошли дальше. Я тяжело дышу, шкура на боках ходит ходуном.

Пить, пить! Вибриссами чувствую движение соков в свисающем сверху корне. Вгрызаюсь в древесину – прохладная жидкость капля за каплей сочится мне в рот. Я засыпаю. Во сне меня преследует пес, он все время лает.

Я просыпаюсь. Идет дождь. Шкура пробегающих мимо меня крыс намокла и выделяет резкий запах, который совсем не похож на мой. Они трогают меня, толкают мордочками, топчут лапками, перепрыгивают через меня и оставляют в покое. Когда я просыпаюсь в следующий раз, они проходят мимо, даже не обращая на меня внимания. Я стал частью их лабиринта, такой же, как корни яблони и крыжовника, как вросший в землю валун или щель, ведущая прямо в подпол деревянного дома.

Чувствую голод и боль в челюстях – что случилось? Неужели мои резцы начали расти быстрее, чем обычно? Ведь так же и десны порвать можно!

Нога больше не кровоточит, но пальцы на ней синие и опухшие. Срываю зубами повисший на узкой полоске кожи коготь. Зализываю раны, слизываю собственную лимфу.

Меня сильно мучает голод, и челюсти сами инстинктивно сжимаются, даже если в рот попадает просто комочек земли. Нора расположена под травянистой лужайкой, неподалеку от построенной на фундаменте из красного кирпича веранды. Слышится птичий гам – я различаю голоса голубей, воробьев, ласточек, скворцов. Подползаю ближе к выходу, и меня ослепляет полуденное солнце…

Собака, точно так же как и раньше, лежит без движения, а перед верандой шумят птицы – здесь разбросаны куски размоченного хлеба, остатки картошки, свеклы, фасоль. Больная, голодная крыса вылезает из своего укрытия, на своих ослабевших, нетвердо стоящих на земле лапках подбегает, не обращая никакого внимания на когти, клювы и крылья, к разбросанному для птиц корму и быстро проглатывает несколько зерен фасоли, хватает кусок размоченной булки и, чуть не подавившись им, снова прячется в темной норе. Украденный у птиц хлеб не приносит чувства полного насыщения. Я выхожу снова, хватаю кусок пареной репы и, переполошив разъяренных воробьев, тороплюсь обратно в нору. Набиваю брюхо студнеобразной мякотью.

Время идет, и вот опять мне не дает уснуть чувство голода.

Голод пробуждает меня от боли, лихорадки, слабости, бреда, страха. Голод заставляет меня жить и искать пищу, не обращая внимания ни на птиц, ни на спящую собаку, ни на кошачьи тени на крыше, ни на булькающие голоса людей.

Перед глазами рассыпаются неровные красные круги. И среди них один постепенно становится все более и более четким. Это Он… Отощавший Старик с кровавыми дырами на месте вырванных людьми глаз все идет следом за маленькой серой самочкой. Тщетно пытается схватить её зубами за хвост… Спотыкается… Да это же я, ведь это я, та старая крыса, которой выкололи глаза… Во сне я стал этим Старым Самцом… Но это же невозможно! Ведь я же вижу… Мне надо только открыть глаза… И я просыпаюсь…

Нога прямо-таки пульсирует в лихорадке. Болит сорванный коготь. И снова голод раскрывает мне глаза, удлиняет и заостряет резцы, снова он гонит меня туда, где есть пища, – во двор, залитый лунным светом.

Я подползаю к жестяной миске и, не обращая внимания на сонное ворчание старой собаки, краду кусок вареной гусиной шейки.

У живущих в окрестных подвалах крыс конечности несколько длиннее, а головы меньше. Они запросто могли бы прогнать меня, но они сыты и знают, что еды здесь хватит на всех.

Пульсация в ноге понемногу затухает, острая боль постепенно сменяется более слабой. Сильно болит только то место, с которого сорван коготь, и, когда я пытаюсь встать на больную ногу, мне сначала кажется, что пес все ещё продолжает держать её в зубах…

Живущие в доме старики каждый день кормят птиц. За домом находится небольшой садик, там есть фруктовые деревья, кусты и грядки с овощами.

Кот, которого я видел на крыше, такой же старый, облезший и слепой, как и собака. Он не ловит даже забегающих из сада мышей. Голуби и воробьи скачут прямо над его головой, но он только время от времени фыркает и потягивается, демонстрируя крупные, острые когти на лапах.