— Но почему? Потому, что ты этого хочешь? Потому, что отец настаивает? Потому, что твоя семья отвернется от тебя, если ты не сделаешь то, что приказывают?

— Все это так.

— Нет, не все. Почему же все? — торопливо возразила Рейчел. — Ну и что, если твоя семья и вправду откажется от тебя? Я позабочусь о тебе. Мы будем вместе, и я не допущу, чтобы с тобой случилось что-нибудь плохое.

Салах иронически усмехнулась. Повернувшись к окну, она стала смотреть на закат. Безжалостные лучи солнца продолжали жечь сад, высушивая почву, высасывая из цветов жизнь.

— Плохое уже произошло, — сказала она. — Где же ты была?

Рейчел вздрогнула, как будто на нее повеяло холодом. Она колебалась. Не могла уйти, не узнав правду, но и боялась ее. Страшно, что она сама разрушила дружбу. Она понимала, что в этой ситуации обходной дороги нет, а выбранный ею путь завел туда, где в ней не нуждаются. И вот теперь она должна испить горькую чашу до дна.

— Салах, — решившись, начала она, — а Хайтам… — И осеклась. Как спросить об этом, не раскрывая, что она предала подругу?

— Что? — спросила Салах. — Что Хайтам?..

— Он когда-нибудь говорил с тобой обо мне?

Вопрос привел Салах в замешательство, и Рейчел стало все ясно без ответа. Она ощутила такое облегчение, будто сбросила с плеч тяжеленную ношу. Она поняла, что Хайтам Кураши умер, не сказав ничего. Так что пока Рейчел Уинфилд была вне опасности.

Стоя у окна, Салах следила, как удаляется на велосипеде подруга. Рейчел направлялась в сторону Гринсворда, решив добираться до дома через приморскую часть города. Так она проедет рядом с «Приютом на утесе», с которым по-прежнему связаны ее мечты. Салах так и не удалось убедить Рейчел, что их жизненные пути разошлись.

В глубине души Рейчел все еще оставалась маленькой девочкой, ученицей начальной школы, где она встретилась с Салах. Она сделала пластическую операцию, ее лицо избавили от бросающегося в глаза уродства, которым наградила ее природа, но ребенок, живший за этой обновленной внешностью, остался прежним: преисполненный надежд, с кучей планов в голове, по большей части невыполнимых.

Салах постаралась убедить Рейчел, что ее грандиозный план, согласно которому они должны купить квартиру и жить вдвоем до старости, — нереален. Отец не позволит ей обосноваться отдельно от семьи. И даже если он, скажем, в припадке помешательства, позволил бы своей единственной дочери вести подобную жизнь, Салах сама не согласилась бы на это. Раньше она, возможно, и решилась бы, но сейчас слишком поздно.

И она все больше убеждалась в этом. Получилось так, что смерть Хайтама стала и ее смертью. Останься он в живых, ничего бы не изменилось. А сейчас он мертв, и изменилось все.

Опершись подбородком о ладони, она закрыла глаза в надежде, что ветерок с моря охладит ее тело и разгоряченную голову. В одном из романов — она надежно прятала его от отца, поскольку он не одобрил бы такого чтения, — она вычитала фразу: «Ее мысли неслись, словно в бешеной скачке»; речь шла об оказавшейся в отчаянном положении героине, и Салах никак не могла взять в толк, как это может быть. А сейчас поняла. Ее мысли метались, словно стадо испуганных газелей, с того самого мгновения, когда она узнала, что Хайтам мертв. Она мучилась, размышляя, что делать, куда идти, с кем видеться, как себя вести, что сказать сейчас, а что потом. И не знала ответа. Она находилась в состоянии постоянного терпеливого ожидания. Но чего она ждет, тоже не знала. Возможно, спасения. Или мгновения, когда к ней вернется способность молиться; раньше она молилась пять раз в день с ощущением близости к Богу. Теперь не могла.

— Эта ведьма наконец-то ушла?

Салах отвернулась от окна и увидела Юмн; невестка стояла, прислонившись к косяку.

— Это ты о Рейчел? — спросила Салах.

Юмн вошла в комнату, заплетая жидкую, не толще женского мизинца, косу. Сквозь редкие волосы просвечивала кожа.

— Это ты о Рейчел? — гримасничая, передразнила Юмн. — Почему ты всегда говоришь, будто тебе засунули в зад кочергу?

Она захохотала. Юмн была без шарфа, который обычно не снимала, прикрывая лицо. Когда она смеялась, косящий глаз перекатывался из стороны в сторону, словно сырой желток по тарелке.

— Помассируй мне спину, — приказала она. — Мне надо расслабиться и подготовиться к встрече с твоим братом сегодня ночью.

Она подошла к кровати, сбросила с ног сандалии и развалилась на голубом стеганом одеяле. Затем повернулась на бок.

— Салах, ты что, оглохла? Помассируй мне спину.

— Прекрати называть Рейчел ведьмой. Она старается и делает все, лишь бы не выглядеть так, как… — Салах замолчала. Если она произнесет: «Как ты и тебе подобные», эти слова с соответствующей дозой истерического плача в качестве аккомпанемента будут немедленно переданы Муханнаду, а уж брат найдет, как отомстить за оскорбление, нанесенное матери его сыновей.

Юмн с хитрой улыбкой наблюдала за ней. Ей так хотелось услышать конец фразы, поскольку не было для нее звука более сладостного, чем звук удара ладони Муханнада по щеке его младшей сестры. Но на сей раз Салах не доставит ей такого удовольствия. Вздохнув, она подошла к кровати и остановилась, глядя, как Юмн стаскивает с себя верхнюю одежду.

— Не забудь про масло, — поучала она золовку. — Возьми с эвкалиптом. Да разогрей. Я не переношу холодного.

Салах послушно пошла за маслом. Вернувшись, она застала Юмн лежащей в той же позе — на боку. На ее теле были ясно различимы следы двух беременностей. Ей было всего двадцать четыре года, но вялые груди обвисли; после второй беременности кожа собралась в жирные складки. Если она и дальше, радуя брата Салах, будет ежегодно производить на свет по отпрыску, то через пять лет наверняка станет в ширину такой же, как в высоту.

Взяв со стола заколку, Юмн закрепила на макушке тощую косицу и скомандовала:

— Начинай.

Салах налила на ладони масло, растерла, чтобы согреть. Ей была ненавистна даже мысль коснуться тела этой женщины, но Юмн, жена старшего брата, могла быть уверена, что все ее требования будут покорно исполнены.

Замужество освободило бы Салах из-под власти невестки, потому что она покинула бы дом своего отца. В отличие от Юмн, которая, несмотря на свое стремление к превосходству, должна была ладить со свекровью и проявлять в отношениях с ней полную покорность, Салах предстояло жить вдвоем с Хайтамом по крайней мере до тех пор, пока он не решил бы отправить ее в Пакистан к своей семье. А сейчас она была словно заключенный в камере, и любой член семейства, живущего в доме на Второй авеню — кроме ее маленьких племянников — считался ее надзирателем.

— Оххх! Блаженство! — со стоном выдохнула Юмн. — Я хочу, чтобы моя кожа блестела, как полированная. Ему это так нравится, я говорю о твоем брате, Салах. Это его заводит. А стоит его только завести… — Она захихикала. — Ох уж эти мужчины. Да они как дети. С их требованиями, желаниями. А как они способны унизить нас, а? Они брюхатят нас в мгновение ока. Мы рожаем сына, а когда ему едва исполняется полтора месяца, его отец уже лежит на тебе, желая иметь второго. Ты не представляешь, как тебе повезло, ведь ты, бахин, золовка, избежала этой злосчастной судьбы.