Я спустился завтракать сам, оставив спящую Анастасию на остатках простыни и матраца. Свернулась подушкой. На негнущихся ногах спустился по лестнице, — в ожидании лифта непременно упал бы, так меня шатало, — в ресторан гостиницы. Меню, как и архитектура римлян, восхищало постоянством. Вареные яйца, печеные яйца, сушеные яйца, яичные яйца, маслины, оливки, колбаса из сои, колбаса из барана из сои, колбаса из говядины из сои, помидоры, огурцы, кислое молоко, варенье нескольких видов, паста из кунжута. Я зачерпнул себе ложечку. Стал пить чай, обжигаясь, отгоняя трущихся под столом котов, и поглядывая в зал. Вдалеке, поджав губы, тщательно разрезала на сто пятьдесят шесть частей свой омлет мать Анастасии. Следовало ли мне подойти? Я попробовал ответить на этот вопрос, но тут солнце упало и на террасу ресторана и как всегда, когда мне что‑то светит в глаза, я решил отнестись к происходящим в моей жизни событиям более легкомысленно. Просто снял под столом обручальное кольцо. Сунул в карман. Понял, что нахожусь в тени. Поднял голову. Передо мной уселся Сергей. Он волновался. Как программа? Все ли по плану? Я заверил его — так громко, чтобы слышали все остальные, — что все идет по плану. День пляжного отдыха был в программе. Более того! Компания дарит еще один такого отдыха во время поездки, дополнительный. Безо всякой оплаты! Грубые лесть и подкуп возымели свое действие. Группа расслабилась. Кроме матери Насти, разумеется. Я наблюдал за ней одним глазком, рассеянно слушая рассказ Сергея о его прогулке близ стен Приены, которая была неподалеку от нашего пляжа. Он выбрался туда, но, вспомнив, что в Приене намечена экскурсия, развернулся и ушел. Какой смысл бродить даром там, где можно будет побродить за деньги?! Верно, сказал я. Сейчас‑то мы в Приену и поедем. Как самочувствие? Прекрасно. Знаете, здешняя еда соответствует всем стандартам, просто когда любишь острое, и меры не знаешь, то… Понимающе заулыбались. Скользил ужом турок, вынимавший из‑под наших рук тарелки с недоеденным завтраком, менял чашки. Кстати, а где тут полиция, поинтересовался Сергей. Его товарищ — они подружились, потому что у них не оставалось выбора, они были как Гитлер и Муссолини, — из Екатеринбурга, сразу же рассказал нам пару веселых историй про дорожную полицию на Севере России. Я себя почувствовал слушателем передачи «Эха Свободы». Налил еще чаю. Сколько ездим, а ни одного полицейского не видно, сказал Сергей восторженно. А что, нужно, сказал я шутливо. Объяснил, что в Турции полиция совсем не такая, как… Дальнейшее представляло собой краткий пересказ патриотических россказней любого местного гида. По моим словам, в местной полиции служили Бетмены и Робины, Сверхлюди и супергерои. Все об этом знали, поэтому дополнительное патрулирование не требовалось. Стоило подонку обидеть старушку, как раскрывались небеса, и сверху на миниатюрном летательном аппарате спускался турецкий полицейский. Сергей приуныл. Я списал это на зависть жителя коррумпированной страны к работе правоохранительных органов страны, коррумпированной лишь наполовину. Местная полиция в моем рассказе представала помесью трехсот спартанцев со спецназом ГРУ и командой парней, укокошивших Бен Ладена. И все это с легким интеллектуальным оттенком блистательного Шерлока Холмса… да не того зануды, что поучал сотнями страниц в романах допотопного Конана Дойла, а Холмса из телесериала! Продвинутого пользователя Интернета и гаджетов, любимца мужчин и женщин, ироничного ангела с внешностью Дизраэли. Проще говоря, педераста. Вот какая полиция в Турции! Чудесно, зааплодировал сибиряк. Который, впрочем, сразу же обиделся на «сибиряка». Оказалось, что Екатеринбург это еще не Сибирь! Не представляете, как тепло там бывает в августе! А осень?! Да и карта, взгляните только на карту! Да видно же, любому видно, что Екатеринбург это еще Европа. Я покивал этому туристическому патриотизму, который находит на всякого в чужих краях. Уверен, парень ненавидел родной город и лелеял планы переезда в Москву. По крайней мере, все мои соотечественники в Молдавии были такими. Если молдаванин начинал рассказывать про то, что дела здесь обстоят хорошо, все. Пиши‑пропало! Наверняка получил визу в Канаду, или собрался на ПМЖ в Италию. Да и я такой же! Вечно ругаю их за лицемерие, а сам уже получил ту самую визу. Больше того! Начал рассказывать всем в соцсетях, что жить в Молдавии не так уж и плохо! О мыслях о родине меня отвлекла парочка из Крыма. Они интересовались, много ли сегодня будет в программе античности. Они, видите ли, живут у моря, и плевать им на пляж и воду. Этого добра у них дома навалом. Ой, ли. Вспоминая помойки на берегах полуострова Крым, — прямо у моря, — я сомневался. Но, как и полагается прекрасному льстецу, оставил свои сомнения вместе с обручальным кольцом. В кармане брюк. О, Крым! Здравница! Рай на Земле! Доброжелательное население, вкуснейшие вина. Ола‑ла. По кислым минам парочки я понял, что переусердствовал. Вина в Крыму не очень, удрученно признались они. Ну, значит, были очень, спешно исправился я. Волшебное слово «был». В разговоре с жителями экс‑СССР оно незаменимо! Говорите «был» и несите любую околесицу. Рай на Земле? Дружба народов? Всеобщее процветание? Мирные дворы? Гуляй до утра? Отсутствие коррупции? Преступность как сказки? Конечно, просто говорите «было»! После него мои дотошные любители античности расслабились. Я поспешил сообщить им, что сегодня нам предстоит экскурсия по четырем античным городам сразу. Аж четыре! Только представьте себе, мы пройдемся по мощеным улочкам, где ступали ноги императоров в сандалиях фирмы «Саламандер», постоим у стен, на которых нарисовали свои рисунки неандертальцы и кроманьонцы пещеры Ласко, выпьем воды из античных фонтанов, спроектированных еще Микельанджело, посмотрим удивительные представления в амфитеатрах — тут меня мороз по коже продрал, но я мужественно продолжил, — наконец… Но лучше один раз увидеть, чем сто услышать, сказала за моей спиной мужиковатым голосом Настя. Я слегка обернулся, поздоровался, как будто видел ее впервые после вечера. Поразился тому, как она умеет меняться. В постели — женщина, мягкая, жаркая, пластичная. Сейчас — вновь мужиковатая, ссутулившаяся, неуклюжая, словно из досок. А на деле, она, должно быть, из пластилина. Разогрей, и делай, что хочешь. Холодный же он — уродлив. Я подумал с гордостью о своих руках, руках, получается, скульптора. Конечно, скульптора‑любителя. До уровня Челлини, победившего мрамор, я еще не поднялся. Хотя кто знает. В конце концов, о победе Челлини мы знаем исключительно со слов Челлини. Наверное, и мне стоит начать хвастаться напропалую, подумал я, с тревогой глядя на то, как Настя усаживается рядом с матерью, которая демонстративно промолчала на кивок и приветствие дочери. Стоит ли провернуть с ней тот же фокус, что и с гостьей из Новосибирска? Это следовало обдумать и обсудить с Анастасией. Вот тебе и минус романа. Ты уже не действуешь сразу. Сначала представь вопрос на повестку дня, обсуди, добейся одобрения, а потом уже исполняй. Любовь всю нашу жизнь превращает в бесконечную парламентскую дискуссию. Я поднялся, и вышел из ресторана, собрал вещи, и вышел на улицу. Водитель уже заводил мотор. Заглушил. Приехали. Мы вышли из автобуса на пыльную площадку перед кривой стеной из больших булыжников. Местами они выглядели совершенно новыми. Местные работяги, совершенно не стесняясь, выкладывали сразу же за этой стеной здание «древней римской бани». Внизу возились фабричные рабочие с новехонькой мозаикой. Тут даже мои туристы заподозрили неладное. Пришлось врать им о том, как ученые восстанавливают облик старого города по чертежам, бережно сохраненным аутентичными турецкими учеными от вандалов, укравших все наследие страны в Британский Музей, Берлинский Музей, Эрмитаж… Постарался увести группу побыстрее в глубину города. Сразу же мы заплутали между камнями. Чудом вышли к четырем колоннам, подпиравшим само небо на фоне горы. От красоты вида замолкла даже группа китайских туристов, запрудившая улочку за нами. На колонну слетел орел. Я понял, что за нами наблюдают боги. Туристы восторженно заверещали, защелкали фотоаппараты. Птица бога величаво повела головой, глянула на нас, распрямила крылья. Взлетела, и взяла сторону вправо от меня. Я закрыл глаза, постаравшись унять дрожь. Молча склонил голову. Почувствовал, что меня берут за руку. Анастасия интересовалась, все ли в порядке. Более чем, сказал я, но не стал ничего объяснять про орла. Пошел, утопая в павших рыжих иголках, в сторону, чтобы показать группе еще один храм. Этот посвящен Аполлону, и от него остались не только колонны, но и алтарь. Каменная плита с вырубленной чашей. Глубина примерно по локоть. Я запустил туда руки, почувствовал, как по ним течет кровь тысяч быков, десятков тысяч коз, миллионов голубок. Пальцы скользнули по жиру. Запахло горелым. Это кто‑то из китаянок, прикурив сигарету, сожгла себе прядь волос. Из долины, покрытой полиэтиленом — это теплицы выжимали из земли древние соки, — принесло волну удушливого воздуха. Солнце заняло самую высшую точку в небе, самодовольно улыбалось Людовиком Четырнадцатым, а мы, кучкой его придворных, боялись даже утереть пот, струившийся под париками. Шли покорно, как овцы, к очередному алтарю. Храм Посейдона. Храм Геры. Всего в этом городе пять храмов. Мы тщательно обследовали четыре, оказавшихся, как почти все здесь, новоделом по «старинным чертежам», и поднялись уже почти на самую гору. Там нас ждало святилище Афродиты. Древнее на самом деле, оно состояло из парочки камней, на которых древний зодчий вырубил лицо обожаемой богини. Над камнями возвышалась уцелевшая стена. Колонны здесь не такие монументальные, как у Артемиды, — невинность в Элладе хорошо вознаграждалась, машинально отметил я, — но намного изящнее. Надпись на табличке гласила, что их вырыли из земли и отнесли к святилищу богини местные пастухи. Которые, — несмотря на смену язычества христианством, а того атеизмом, — всегда чтили и уважали свою богиню. У них даже имени для нее не было! Афродита это наша версия. Ну, или эллинов, которые покорили здешние места, соскочив со своих повозок с бронзовыми топорами в руках. Гогочущие варвары. Даже им хватило мозгов оставить Богиню в покое. Христиане боролись с ней, но Афродита мстит тем, кто отвергает любовь, вспомнил я. Поэтому она ослепила и христиан. Занявшие их место мусульмане даже и пробовать не стали. Взяли себе равнины, а горы оставили здешним богам. Так что крестьяне просто вернули богине ее собственность. Она за это даровала детишек, кому‑то подкинула удачную женитьбу. С ней всегда можно договориться, с этой Афродитой! Гибкая, как ООН! Как змея. Говорят, могла приласкать сама себя языком между ног. Там, внизу живота, у нее двоилось. Ну, и язык двоился, как у змеи. Так что ни одна половинка персика в накладе не оставалась! Я почувствовал возбуждение. Рысью провел группу по тропинке вниз, — баня, агора, амфитеатр, центральная улица, рынок, — и вывел за ворота. Загнал в автобус. Тронулись, высадились. Добро пожаловать в Ксантос. Пыльная площадка. Куча камней — новых, совершенно очевидно, — из которых меланхоличные турки складывают «аутентичную древнюю стену античного города». Узкие улочки. Тропинка, ведущая в гору через сосновую рощу. Кипарис посреди дороги. Табличка. Этому дереву уже пять тысяч лет, есть неопровержимые доказательства того, что кипарис посажен самим Ибрагимом, мир дому его. В Приене — такое же. По камешкам тропинки поднимаемся на самый верх. Четыре колонны, только мы теперь видим их сбоку, и на фоне другой горы. Спускаемся вниз, устроив фотосессию. Гробница ликийского периода. Гробница римского периода. Гробница эллинистического периода. А на самом деле все это, и другое и третье — просто каменный ящик, из которого эллины вытаскивали кости ликийцев, чтобы упокоить своих мертвецов, которых выкидывали из коробки уже македоняне, расчищавшие путь для римлян, которые… Земля, планета, была у нас одна и та же. Только хозяева меняются. Все, созданное нами, остается. Все, на самом деле, вечно. Кроме нас, людей. Идем дальше. Вот древняя кладка, кусочек площадью десять на двенадцать квадратных сантиметров. След от удара мечом диадоха. Что теперь? Ну, конечно же, агора, рынок, амфитеатр, баня. Слегка ошалевшие, ошпаренные солнцем, как туши на бойне — кипятком, выползаем из Ксантоса на площадку для транспорта. Оставляем в пыли кровавые следы истерзанными камнями ногами. Тупо моргая, скупаем воду и сувениры, — маленькие копии Ксантоса, — на каждом из которых стоит с обратной стороны оттиск «Сделано в Китае». Продавцы машут, улыбаются, называют по именам. Откуда знают? При въезде в страну, пограничники отправляют копию твоего паспорта каждому торговцу Турции, каждому владельцу кафе, каждому чистильщику обуви. Тебя «ведут», как террориста номер 1. О тебе знают все. Эй, Джон. Алло, Нат. Ку‑ку, Индра. Эге‑гей, Иван. Обернись, купи. Мы покупаем. Усаживаемся в автобус. Одежду выжимать можно. Солнце — зловредным мальчонкой, требующим свой бакшиш, — увязывается с нами до самого Дидима. Водитель вываливает нас, как кучу камней для строительства очередной древнейшей на побережье крепостной стены. Здесь ее вообще выкладывают из пенобетона, обтесанного в виде булыжника. Или… Стоп‑стоп, да чем же она отличается от стены в Приене? Ксантосе? Некогда размышлять, сзади подпирает гигантская толпа французов, немцев, вьетнамцев. Фотоаппараты, вскрики, жара, пыль. Вперед! Держимся за руку гида! Слепцами Брейгеля прорываемся наверх, в гору. Нет сомнений, что ждет нас там! Так и есть! Четыре колонны! Только вид теперь чуть слева! И гора, а как же. Кубарем скатываемся с нее. Скупаем по пути все, что можно. Падаем на площадку, где ждет автобус. Многих тошнит. Кто‑то в глубоком обмороке от обезвоживания. Плевать! Надо поторопиться. Нас ждет еще парочка античных городов, троечка древностей, и все равно, что они неотличимы друг от друга, как китайские солдаты из захоронения императора Пу И. Тем более, что и солдаты сделаны на той же фабрике, что и сувениры Приены. Дидима. Ксантоса. Илиаса. Какая разница? Под конец третьего города каждый из моих туристов мог бы организовать экскурсию по любому городу Римской империи. Нетрудно запомнить «хрущевку»! Глядя в лица самых стойких, я сомневался. Мы оставляли за собой кровавые следы. Ноги кровоточат. Жаркий ветер сдувает остатки надежды. Трогаемся. Я с тревогой смотрю на Анастасию. Хоть бы что! Даже капельки пота не вижу! Она объясняет, что это ее особенность — она не потеет, вообще, даже после двух часов в зале. Она и в зал ходит? А то как же! Разве я не почувствовал, какой у нее зад? Это все приседания. Я с ужасом понимаю, что у меня эрекция, хотя минуту назад я умирал. Шаловливо бьет меня по руке. Терпение, негодник. Впереди качается в такт дороге голова мамаши. Молча киваю в ее сторону. Настя прикладывает к моим губам палец. Обсудим позже. Все это вовсе не то, что ты думаешь, милый. Я в замешательстве. Внезапно из кустов на пыльную дорогу бросается человек со штативом. Так и есть! Забыли фотографа! А нечего отставать от группы! Подбираем его, причем на ходу, втягиваем в раскрытую дверь, уходим от погони других групп, устраиваем гонки с парочкой автобусов. Кого‑то сталкиваем в пропасть. Поднимаемся в гору. Неудачники пылают в ущелье, горит перевернутый автобус, несутся навстречу «скорые». Хохочем. День насыщен событиями. В Илиасе — площадка, пыль, сувениры, Иван, Иван, купи шляпа, — с ненавистью фотографируемся на фоне стены. Мимо проносятся мужчины в белых халатах, носилки покрыты простыней, на ней красное пятно. У бани нашли туристку‑одиночку. Девчонка из Новой Зеландии. Решила посмотреть на закат на развалинах античного города. Никому не сказала, ушла из отеля. И вот, на тебе. Еще вчера зарезали. Просто гиды не сразу поняли. Показывали труп с располосованным горлом, полагая, что это новая достопримечательность. Подарок от Министерства туризма. Когда вызвали «скорую», труп уже пах. Девчонка стала сине‑зелено‑красной, как национальный флаг Новой Зеландии. Протухший киви! Ну и дела. Группа мрачнеет, даже фотограф, который упал в обморок уже в автобусе, высовывается из окна и отдает честь погибшей туристке. Провожаем красный полумесяц взглядом. На небе появляется белый, это Луна начинает свое неторопливое шествие на трибуну Солнца. На лицах группы — усталость, отчаяние, но и надежда. Это же последний город в программе. А кто не хотел пляжа? Кто боялся, что недодадут античности? Получайте, мысленно мщу я. Веду своих молодцов и молодиц в гору. Каждая ступень дается, как вздох астматику. Многие работают в «тройках». Двое тащат, третий отдыхает. Меняются. Редакторшу журнала из Москвы, остановившуюся подобрать пару шишек особенной сосны, — пару цветков необычайного чертополоха, — решают побить камнями. С отсрочкой приговора. Просто сил на казнь не осталось. Двигаемся дальше. Наверху четыре колонны. Амфитеатр, будь он неладен, агора, рынок. Слышу, как в толпе туристов кто‑то распинается про «увяжаемых и богатейщих» людей города. Бросаюсь вперед, расталкиваю. Показалось. Да и Мустафа ли это был? Да и была ли эта ночь? Лучше не задумываться. Уцелел и ладно. На самой вершине горы с тоской смотрю на море. Вот оно, совсем рядом, поблескивает лужицей олова. Чем дальше от воды, тем я слабее, делюсь с Анастасией. Она берет меня за руку, не стесняясь группы. Глаза влажнеют. Нас благословляют. Ах, где их годы. Ну и тому подобное. Спускаемся через амфитеатр — к боковым воротам. Ликуем, как будто сами видели тонущие триремы персов. Выжили! Рассаживаю группу по местам. Пересчитываю. Хлопаю фотографа по щекам. Жив. Возвращаюсь, мельком гляжу на надпись. Приена. От жары все путается. Нет, все‑таки Приена. Странно. Мы же только что… Вновь откуда‑то появляется орел, он парит надо мной. Догадка охватывает меня одновременно со священным трепетом. Велю водителю, жестами, объехать город. Едва трогаемся, как группа, измочаленная днем беспрерывного марша в гору по камням, засыпает. Гляжу в окно, роняя голову на грудь, и спохватываясь. За полчаса объезжаем стену кругом. Она сплошная. В ней четыре входа. Над одним написано «Приена», над другим «Дидим». Третий вход — Ксантос, четвертый — Илиса. Так и есть. Это один город. От восхищения предприимчивостью турок даже сон уходит. Бодро колочу по щекам туристов на подъезде к отелю в Фетхие. Гоню на ужин, в душ, купаться. Обещаю, вру. И ночью тут море теплое, как молоко. Ночные огни «турецкой Ибицы» постепенно делают свое дело. Люди оживают, наряжаются, спускаются к ужину в вечерних нарядах. Раздав им паспорта, тащусь к себе в номер, становлюсь под душ. Ванная комната знавала лучшие времена. Между плитками — щель. Вода утекает не сразу. Кран — в ржавчине. Неважно. Наконец‑то вода! А завтра я опять встречусь с морем! Мылю голову. Слышу легкий шорох у двери, кричу, входи, конечно, и только когда шаги затихают за шторой душа, понимаю, что ключ‑то никому и не давал. Штора распахивается, мамаша Анастасии изо всех сил вонзает в меня нож. От неожиданности дергаюсь, поскальзываюсь, падаю, ударяюсь головой об ванную. Щели между плитками меня и спасли. Нож застревает, это мешает фурии быстро сделать в меня, — лежащего, застрявшего между узкими бортами ванной, — еще один, смертельный и наверняка, удар.