…Постепенно небо надо мной посветлело, послышался шум реки. Мы выходили к устью ущелья. Там нас переправили через воду, помахали на прощание. Жена Саида плакала, говорила, мы ей теперь как брат и сестра. Саид плакал. Вся деревня плакала. Помахав нам еще раз, полуголые туземцы ушли, скрылись во тьме. Может, у них деревня прямо там, в ущелье, предположил я. Так и оказалось. Дикие люди, не выходят на свет, никогда, пояснили мне два официанта ресторана поблизости, потащившие носилки в свое заведение. Есть я не хотел, но им было плевать. Едва упросил остановить носилки возле лавки с инжиром, там купили кулечек каких‑то трав, набор глиняных детских свистулек. Я не говорил для кого, но все было понятно. Грустное молчание Саклыкента разверзлось между нами с Настасьей. Меня отволокли на дощатый настил, сколоченный прямо над рекой, вытекавшей из ущелья. Накрыли одеялом. Настя принесла из автобуса пару ампул, не позволила мне поставить себе укол, взялась за дело сама. От шума воды и обезболивающего захотелось спать. Принесли рыбу, которую беспечно удили тут же, в реке, еще какую‑то зелень, чай. Как вы себя чувствуете, спросила она. Королем, ответил я, засыпая. Вы и есть король, сказала она.

…Мы снова в лодке. Сидим, сурово поджав губы, с лицами первопроходцев, стараемся не глядеть на очередного капитана и его веселую команду. Лавируем, как пауки в лесу росянок. Прикоснись, и ты погиб. Желаете подержать леску, на которой суденышко тащит за собой кусок протухшей мидии? Пожалуйста! Опереться на поручни? Да! Пройти на нос, и подставить солнцу лицо? Конечно! Просто вдохнуть воздух? Разумеется! И, — конечно, да, пожалуйста, разумеется, — все это вставляется в счет. Сразу, автоматически. Из‑за этого туристы сидят похожими на мумии. Стараются не дышать аутентичным турецким воздухом. Все устали. Города, античные камни, змеи, ползущие с младенцами в устах, по пыльному булыжнику Эфеса, орлы Зевса, копье Афины, бьющее из разваленной скалы источником Саклыкента. Все это очень утомило нас. Группа жаждет пляжного отдыха. Они так и сказали мне, выразили свое мнение в поданной на мое имя петиции. На телячьей коже. Уж не знаю, где они нашли теленка, и кто вырезал мне язык, надеюсь только, это сделано было не через располосованное горло. Кто освежевал тушку? Не имеет значения. С нее еще капала кровь, — это сургуч, понял я, — когда мне подали свиток, и я прочитал обращение с подписями оставшихся в группе путешественников. Не так уж и мало! Выбыло всего трое, считая предателя Мустафу. Все выражали желание прервать поездку хотя бы на несколько часов, и отправиться отдыхать. Песок, море, пляж, термальные источники, грязь, что угодно… Как угодно! Я решил вывалять их в грязи, поискал по карте ближайшие аутентичные целебные грязи. Придется возвращаться в Дальян. Решено, после Саклыкента, поспав полчаса, я велю нести себя в автобус и там постепенно прихожу в себя, пока мы уезжаем, сопровождаемые презрительными взглядами местных рестораторов. Им есть за что презирать нас! Моя группа бьет все рекорды экономии. Если появится возможность попить из лужи, они предпочтут встать на колени, чем купить бутылку холодной воды. В ресторане многие вытащили из рюкзаков припасы из дому. Немножко сальца. Так. А что здесь? Великолепно, тушенка! Сухие хлопья, немного дерут горло, но если мы наплюем туда и погуще — вот так! — вполне съедобная каша получится. А вот и «Мивина»! Да у нас тут целый пир получается! На десерт немножко шоколаду и меду, взятого со столов гостиничного ресторана. Упаковки плотные, не рвутся. Приходится прокусывать. Высасывают их, как вампиры. Усердствует вторая новосибирская дама, тоже заядлая путешественница, как она сказала мне по секрету. Все порывается узнать, как там ее подруга, не звонила ли. Ну, уж нет, я вам в этих делах не помощник. Задергиваю занавеску, стараюсь не глядеть на Солнце, у меня от него в глазах зелено, как на альпийском лугу. Автобус мчит нас к Дальяну, туристы довольно порыгивают, настроение у всех великолепное. Прекрасно поели, очень сытно, а воду брали из реки. Даром, получается, перекусили! На нас с Анастасией смотрят, как на мотов: с легким презрением, некоторым сожалением. Так и вижу гравюру. «Падение развратной семьи». Многие искренне считают, что мы поженимся. Моего кольца в первый день поездки никто и не заметил. Немудрено. Они смотрят на себя, говорят о себе, думают исключительно о себе же. На причале садимся на кораблик, едем к грязевым источникам. Капитан понимает, что ему попалась очень сложная группа, смотрит на меня с ненавистью. Ходит с блюдом креветок, размахивает клешнями крабов, как сумасшедший эколог. Все отмахиваются, показывают на животы. Мол, наелись. Может, чаю? Нет, спасибо! С добрыми улыбочками, ласково, чуть застенчиво, отказываются, отнекиваются. Понимаю, что русские туристы, на самом деле, хищники, а не жертвы. Особенно опасным в свете солнца Дальяна представляется мне Сергей. Решаю переговорить с ним начистоту. Вызвать на мужской разговор. А в это время начинаются скалы, они раздвигают камыши своими каменистыми руками‑утесами, смотрят на нас пустыми глазницами ликийских гробниц. Наскоро придумываю что‑то про древних царей, но группе не до меня. Все устали. Отдыхаем. Затыкаюсь, смотрю, как Солнце бежит по скалам, сопровождая нашу лодку. Ранит босые ноги. Ноги пастуха, копыта козла. С них течет оранжевая солнечная кровь, каплет бликами на воде. Молчаливое, задумчивое лицо Насти. Словно камень, пропитанный Солнцем. Ресницы подрагивают, шевелятся, как камыши. На поверхности колеблются чуть‑чуть, это из‑за рыбы, которая в изобилии водится в реке, плавает себе в лимане, море, возвращается в реку. Замкнутая экосистема. Вновь прилетают птицы. Очень много, они осыпают камыши группой галдящих туристов. Внизу их поджидают жадными до денег местными жителями древние черепахи. Старческие лапы, разинутые клювы динозавров. Ждут яиц, свежей крови, пыли из‑под перьев. Экосистема построена на поедании дерьма из‑под себя же. А твое дерьмо сожрет кто‑то другой, а его — со всем его дерьмом, — кто‑то еще. Древняя бойня сотен видов, половина из которых уже вымерла, но несколько сотен еще появились в результате эволюции. Гадюки шипят, толкая скользкими телами корневища папируса. Жабы прыгают с жирной грязи в море. Их подхватывают на панцири черепахи. Мир трясется, ведь черепаха села на кита, а тому не терпится перевернуть нашу лодку, наш мир, весь Дальян, с ног до головы. Со скалы глядит, сменив Солнце на посту наблюдателя, сам Птолемей. В руках его сферы, за поясом меч, подаренный Македонским. Рядом змеится ущелье, по которому шли маршем войска Искандера. Генуэзская крепость шевелит жабрами, жадно провожает нас взглядом. Призраки пиратов скалят зубы, глядя на наше суденышко. Будь у них плоть, будь у них силы, эти черные люди всенепременно спустили бы на воду лодки, взяли бы в руки арбалеты. Тучи стрел закрыли бы солнце. Женщин бы изнасиловали. Мужчин пустили по доске. Потом продали. Всех бы продали. Работорговля — фундамент средиземноморской цивилизации. В лабиринтах Дальяна прятались лодчонки с живым товаром. Все побережье Европы обокрали. Дети рыдали в тряпки, ворочаясь под грубой, мозолистой ногой нового хозяина. Девушки стонали, принимая сзади наемников в стальных рубахах. Только стариков и старух тут не принимали, их топили сразу. Какой со старого мяса прок. На старом мясе экосистема Ликии и выросла. Ликийского Дальяна. Черепахи здесь вспоены на старой крови, вскормлены на жилистом мясе. Молодые выживали. Ценой своей мохнатки, ценой своего члена, своей задницы. Всех, кого не убивали, трахали. Если ты не представлял никакой ценности как объект сексуального вожделения, в Элладе ты был обречен. Раздавят походя, как жука на дороге. Поэтому ты должен был быть сексуален, должен вызывать желание. Юркой задницей, стройными ножками, пушком на подбородке, узкими плечами, спелой грудью. Мальчик, девочка, какая в задницу разница. Средиземноморье берет все. Просто отдай свои яйца, яичники. Раскрой шире ноги. Умри или отсоси, умри, или дай. Вот главный принцип древних цивилизаций Аттики, Микен, Крита. Здешнее Солнце беспощадно, как палач, скопивший мальчиков. Это и правда земли Афродиты. Здесь ты или сдохнешь, или будешь трахаться. Просто нет выбора. И коль скоро Афродита покровительствует траху, а трах — единственная гарантия того, что ты выживешь, Афродита становится последним оплотом. Верховным судьей. Легкомысленная богиня любви оборачивается древним, хтоническим божеством жизни и смерти. Божеством божеств. Все они торчат у нее в манде. Только ножками дрыгают, шевелятся, несмышленыши, воображают себе что‑то. А на деле их нет, есть только грот Афродиты, ее волосатая пещера, края которой обрамляют водоросли, и внутри которой скользко, и ноги можно порезать о раковины. Здесь можно поцеловать что угодно, тебя не стошнит. Встряхиваю головой, пытаясь отогнать внезапно нагрянувшее желание. Еще раз осматриваю лица группы. Плывем, словно спецназ в джунглях Вьетнама. Высадка усиливает впечатление. Быстро скачем с борта на пристань, рассредоточиваемся, каждый у своего кактуса. Кто вырезает на огромном листе «здесь был….», кто пытается даром нарвать плодов, которые в городах продают по одной лире. В общем, полный разгром вьетконговской деревни. Капитан рвет на себе волосы, плачет, уверяет, что поездка его разорила. Наглая скотина заработал в полтора раза больше, потому что вез нас более извилистым, маршрутом. Не оставляю на чай. Требую свои десять процентов отступных. Капитан привязывает к шее камень. Взывает в свидетели всех святых, богов, людей. Всю биомассу мира. Плевать. Пусть топится, я не собираюсь его трахать, а раз так, зачем он на этом свете? Говорю ему об этом, морячок успокаивается, отвязывает веревку, отстегивает мою долю, просит нанять его на обратный рейс. Договариваемся. Догоняю группу, которая уже бредет по тропинке между гранатовыми деревьями, разделяю радостное оживление — впереди виднеется голубая купальня. Грот Афродиты. Над ним поднимается пар, воняет тухлыми яйцами. По соседству булькает пузырями земляная лужа. Грязевые источники. Все с облегчением плюхаются в грязь. Она — бесплатная! Делаю объявление об этом, и сажусь погреться. Наблюдаю за тем, как пара туристок из группы начинает использовать бесплатное предложение по полной, что называется. Мажут грязью за ушами, натирают десны, суют руки в купальники, кто‑то даже… да! Начинают есть целебную грязь, покрывшись ей с ног до головы. Давятся, кашляют, но все же едят! Это же даром! Можно оздоровиться! Постепенно купальня заполняется другими группами. Громко смеются немцы, трещат без умолка французы, с наслаждением, и никого не стесняясь, облегчаются прямо в воду китайцы, вьетнамцы, и южнокорейцы. Рассказываю туристам пару забавных историй про азиатов. Про китайца, наклавшего гигантскую кучу в подземном городе Каппадокии. Прямо так вот снял штаны, присел, и, дружелюбно улыбаясь проходящим мимо группам, нагадил на пресс для вина, артефакт девятого века до нашей эры. В углубление. Китайцы — народ простой. Карашо, товарища! Обрегчайся на здоловье! Говорят, японцы еще хуже, еще нечистоплотнее, еще большие свиньи, но врать не стану. Японцев не встречал. Может, оно и к лучшему. Доводилось видеть группы подростков из Израиля. Вот уж свинья на свинье. Даже странно, как они умудряются вести себя так по‑свински, при их‑то строгих пищевых запретах на свинину. Кто там еще? Итальянцы — озабоченные. Чехи — кретины. Туристки довольно хихикают. Я вхожу в раж, тем более, что Анастасии рядом нет, и некому подержать корень моего тростника в руках под непроницаемым, черным слоем грязи. Как ни странно, самые вежливые, — скованные, проще говоря, — группы, как правило, все из России. Русских так застращали их бескультурьем, что они и пукнуть бояться. Гигантский немец ложится в грязь и начинает довольно пускать пузыри. Никто не возражает. Все равно вонь от источников страшная. Купальня и грязевой бассейн расположены аккурат посреди своеобразного колодца, образованного горами. Склоны поросли кактусами. Утесы — отвесные. Богиня принимала здесь ванные, всякий раз перед тем, как полностью обновить душу и тело. Проще говоря, возвращала себе девственность, читаю я табличку на краю бассейна. Грязи с меня достаточно, там уже слишком много народу. Спускаю