Голос Хью вывел Чанса из задумчивости.

— Вот, значит, те самые клячи, которых мы должны отвезти в Чертово Место, — с веселой улыбкой сказал молодой человек.

— Клячи? — Чанс удивленно поднял брови. — Тебе не стыдно называть клячами самых чистокровных лошадей?

— Извини. — Хью не мог оторвать глаз от гнедого жеребца. — Я просто завидую. Даже после полутора месяцев плавания он выглядит великолепно. Следующей весной к тебе за много миль станут приезжать люди, чтобы скрестить своих кобыл с этим красавцем. А что касается этих, — он указал рукой на кобыл, — ты вполне можешь послать своему агенту в Лондоне премию. Очень неплохо поработал!

— Хью прав, — сказал Морли, также наблюдавший за лошадьми. — Это действительно то, что надо, и я уверен, что твои расходы скоро окупятся.

С годами Морли не очень изменился. В волосах, правда, появилась седина, на лице — морщины, живот стал немного выдаваться вперед, но движения и походка остались такими же быстрыми и стремительными, как прежде.

Хью очень напоминал молодого Морли: высокий и крепкий, с темными волосами и ярко-голубыми глазами — фамильными чертами Уокеров. Хью уже исполнилось двадцать семь лет, и он был старшим из четырех сыновей Морли. Он давно восхищался Чансом, и мысль о том, что они, возможно, братья, усиливала его привязанность. В общении Хью был любезен и обходителен, и Чанс всегда относился к нему с большой симпатией.

— Что ж, я рад, если они вам нравятся, — сказал Чанс, обращаясь к Морли. — Очень надеюсь, что все будет так, как вы сказали.

Чанс еще раз поговорил с капитаном, и, после того как все дела были улажены, друзья взяли лошадей под уздцы и направились к небольшой платной конюшне на западной окраине города. Там они хотели оставить животных до пятницы, когда собирались уехать из Ричмонда. Рядом с конюшней стояла таверна «Поющий петух», и, после того как лошади были устроены в стойлах, друзья завернули туда.

Войдя в таверну, Чанс, Морли и Хью направились в отдельную комнату и расположились за столом. Через несколько минут перед каждым из них уже стояла большая кружка пива. Морли закурил длинную трубку, и комната наполнилась запахом крепкого виргинского табака.

Только теперь Чанс упомянул об утреннем инциденте.

— Приди вы чуть пораньше, — сказал он, прикасаясь пальцами к ручке кружки, — вы бы, наверное, увидели Джонатана с его баронессой.

— Так, значит, ты видел ее? И Джонатана? — Морли выпрямился.

— Да. — Чанс кивнул. — А также миссис Констанцию Уокер и Сэма.

— Ну и какая из себя эта баронесса? — лениво поинтересовался Хыо. — Наверное, с лошадиной мордой и большими зубами…

— Не совсем. — Чанc неподвижно смотрел в одну точку. — Вообще-то довольно привлекательная особа. Мне даже захотелось попробовать, действительно ли она такая сладкая, какой кажется на первый взгляд.

— Но, Чанс, — встревожился Морли, — надеюсь, ты не хочешь…

— Что? — Глаза Чанса внезапно блеснули яростью. — Поступить с Джонатаном так, как он сам поступает с другими? Я думаю, ты согласишься, что когда-нибудь его следует наказать.

— Чанс, не надо. — Морли побледнел. — Да, я понимаю, то, что произошло с Дженни, ужасно. Более того, я не отрицаю, что в случившемся, может, виноват и Джонатан, но не надо постоянно думать о мести. — Он помрачнел. — Вряд ли имеет смысл без конца размышлять о том, чего уже не изменишь, или переживать из-за сделанных когда-то ошибок. О прошлом лучше забыть — иначе его груз раздавит тебя, мой мальчик.

«Как он едва не раздавил меня», — мысленно добавил Морли. Сознание того, что когда-то он, появившись перед домом Эндрю с ребенком на руках, побоялся рассказать всю правду и не решился сделать это впоследствии, угнетало его. Он чувствовал, что совсем скоро ему все-таки придется нарушить многолетнее молчание. Сэм и Летти изрядно постарели, да и сам Морли уже далеко не молод. Зимой он заболел воспалением легких и несколько недель пролежал в постели. Болезнь напомнила ему о том, что рано или поздно он должен оставить этот мир. Именно тогда Морли впервые подумал, что может унести с собой в могилу тайну рождения Чанса.

Увещевания Морли не подействовали на Чанса.

— Для того чтобы поквитаться с Джонатаном, я готов вытерпеть все, что угодно, — решительно сказал он.

— Отец прав, — тихо возразил Хью. — Я понимаю, смерть Дженни стала для тебя ударом, но с того времени прошло уже семь лет. Я дорого заплатил бы за то, чтобы Джонатан получил по заслугам, однако мне совершенно не хочется, чтобы с тобой после этого что-нибудь случилось.

— Так, значит, мы должны делать вид, будто ничего не произошло? — Чанс презрительно усмехнулся. — Притворяться, что не знаем, что Джонатан совратил мою жену, с которой я не прожил и двух лет? Вспомни — он соблазнил ее, а когда я должен был вернуться из Англии, где пробыл восемь месяцев, которые показались мне вечностью, и бросил. Неужели можно забыть, как Дженни, перепугавшись до смерти, повесилась за несколько часов до моего приезда? — Глаза Чанса заблестели от едва сдерживаемой ярости. — Ее убили! Джонатан Уокер виноват в ее смерти так, как если бы он сам затянул у нее на шее петлю.

— Да, но доказать, что в случившемся есть его вина, так и не удалось, — заметил Морли. — Пока тебя не было, Джонатан действительно заходил к Дженни, но у нее бывал тогда не только он. А сплетни насчет того, что они вместе катались на лошадях, — еще не доказательство того, что между ними было что-то серьезное.

— А кто же тогда совратил ее? — Чанс бросил на Морли гневный взгляд. — Кто, если не Джонатан? Все знают, что, пока Дженни не полюбила меня, ее отец и Сэм считали ее невестой Джонатана, — печально добавил он, переводя глаза на стоявшую перед ним кружку. — А Джонатан, который и так ненавидел меня, просто взбесился, когда узнал, что мы с Дженни хотим пожениться.

— Все это так, — произнес Хью, пожимая плечами, — но почему ты сразу не вызвал Джонатана на дуэль? Ведь ты убил бы его — и делу конец.

Чанс улыбнулся, и Хью вдруг стало не по себе.

— Убить его? — прошептал Чанс. — Нет, я не собираюсь убивать Джонатана. Я хочу другого — отнять у него что-то ценное, чем он очень дорожит. Понимаешь, Хью, мне важно не прикончить его, а заставить страдать, мучиться, раскаяться во всех своих преступлениях. И кто знает, — Чанс задумчиво прищурился, — может быть, эта баронесса и есть то, что мне нужно, чтобы отплатить Джонатану за все…

Когда экипаж выехал из Ричмонда, направляясь в Уокер-Ридж, Фэнси наконец почувствовала некоторое облегчение. Четыре дня Констанция водила ее по всем своим друзьям в городе, и эти визиты, напоминавшие скорее смотрины, пришлись Фэнси не по душе. Представляя ее, Констанция обязательно говорила «моя подруга баронесса Мерривейл», и Фэнси всякий раз делала над собой усилие, чтобы не показать, как это ее раздражало. Да, она была баронессой, однако мать Джонатана называла ее имя и титул с такой напыщенностью и важностью, что Фэнси чувствовала себя неловко.