Лучше бы Грин продолжала таскаться на работу в мешковатых толстовках, джинсах и пижамных штанах. Ее юбка вполне целомудренной длины, каблуки у туфель совсем невысокие, но все эти детали суммарно делают ее слишком соблазнительной. А сквозь ткань белой рубашки просвечивают соски.

Боже, за что, — мысленно стонет Джозеф.

— Я слушаю, — выплевывает он. Он украдкой размышляет, уместно ли швырнуть в нее каким-нибудь подручным предметом, чтобы вынудить побыстрее уйти.

— Мне жаль, — лаконично говорит она.

Он нервно барабанит пальцами по столу и понимает, что так усердствовал этой ночью, представляя, как нагибает ее во всех возможных позах, что теперь слегка побаливает рука. Дожили.

— Я раскаиваюсь из-за того, что сделала, — продолжает Иви Грин, потупив взгляд, как скромная воспитанница католического пансиона, — это ужасный поступок. Этого больше не повторится. Я хотела… поблагодарить вас за то, что вы меня не уволили.

— На колени, — говорит Джозеф, хотя планировал только подумать. Недосып играет с ним злую шутку, и эти идиотские слова вырываются сами собой. Ему по-прежнему очень хочется спать, но последние несколько часов он старался безвылазно сидеть в кабинете, избегая столкнуться с Грин, и не мог раздобыть еще одну порцию кофе. Утренняя ударная доза давно перестала действовать. Мысли путаются.

Реальность и грязные фантазии сливаются воедино. В этой фантазии она тоже пришла извиняться, а он заставил ее вымаливать прощение ртом. Но не словами.

Это катастрофа — признает Джозеф. У него только один выход — попытаться свести все в шутку. Он сцепляет руки на столе и всеми силами изображает того самого говнюка-доминатора, которым Грин его почему-то считает. Это помогает ему взбодриться. Но сложно не расхохотаться от абсурдности ситуации.

— Ты думала, что тебе все сойдет с рук? — понизив голос, спрашивает он, — тебе придется загладить свою вину.

— Чего-о-о? — на месте скромной монашки мгновенно появляется взбешенная фурия.

— Ты была плохой девочкой, тебе нужно преподать урок, — кажется, Джозеф слишком увлекся. Грин в один прыжок преодолевает расстояние до стола и замахивается туфлей. Ее ноздри раздуваются от гнева, а подведенные черным глаза готовы вылезти из орбит. Она похожа… похожа на того самого енота!

Надо позвать Харриса, отстраненно думает Джозеф, и сказать ему, что здесь еще одно дикое животное, за которым можно побегать с ружьем. Или позвонить бывшей однокласснице, экс-подружке, ведь она могла бы получить прибавку к жалованию. У Грин, без сомнения, бешенство.

— Послушай ты, ублюдок, — шипит она, брызгая слюной на стол, — я не позволю так с собой обращаться! Я… я…

— Да, господи! — перебивает Джозеф, — угомонись ты уже. Это просто шутка. Шутка, ясно тебе?

И он говорит вещи, которых говорить точно не стоило. Куда хуже, чем случайно вырвавшийся приказ встать на колени.

— Ты же сама дала мне повод, — в голосе проскальзывает беспомощная, почти детская обида, — ты по какой-то причине считаешь меня беспринципным козлом, который так обращается с подчиненными. Но не со всеми, а исключительно с тобой. Скажи, почему? Не потому ли, что ты постоянно выдумываешь какую-то херню, демонизируешь меня, творишь херню, а потом сама взрываешься? Другой на моем месте давно бы вышвырнул тебя вон и не стал терпеть твои беды с башкой. Но ты хорошо делаешь свою работу, мать ценила тебя, потому я не имею права уволить тебя только потому, что мы не сошлись характерами.

— Ах, беды с башкой, — из всего сказанного Грин почему-то вычленяет именно это, — у меня беды с башкой? Да ты на себя…

— Хватит, — обрывает Джозеф, — ты забыла, с кем разговариваешь? Я, на минуточку, твой начальник.

— Да срала я на это с высокой колокольни! — кричит она, и, без сомнения, теперь в курсе их ссоры и все остальные коллеги, — можешь меня уволить, я разрешаю.

— Разрешаешь.

Он все-таки смеется, но это нервный смех, совершенно безрадостный. Абсурдность ситуации побила все рекорды. Джозеф уверен, даже порка не поможет этой чокнутой решить ее проблемы с дисциплиной. Тут нужен экзорцист. Быть может, ревностная католичка Шейла знает, к кому обратиться с этой проблемой.

Веселье проходит, оставляя после себя неприятный осадок. Они молчат. Иви Грин тяжело дышит, словно только что десяток-другой раз пробежалась вверх-вниз по лестнице. Она выглядит несчастной, измученной, крики и похмелье, должно быть, истощили все ее ресурсы для борьбы со вселенским злом в лице Джозефа. Но он знает — она скорее умрет, чем сдастся.

Он не такой упрямый. Он устал. Он-то в курсе, что бешеная Иви Грин была девушкой, с которой он два года мило общался и находил в этом утешение в самые трудные моменты жизни.

Больше нет утешения. Только эта психопатка. И ему становится невыносимо грустно.

— Почему ты так меня ненавидишь? — спрашивает он, не сильно-то рассчитывая на честный ответ.

И она уходит. Буквально сбегает, комично прыгая на одной ноге, чтобы на ходу натянуть обратно туфлю, так и не ставшую орудием убийства.

Джозеф тянется за телефоном на чистом инстинкте. Раньше он делал так, чтобы прийти в себя, успокоиться и перезагрузить мозги, прочитав свежие сообщения от своей далекой подруги. Увы, это больше не работает. Сейчас эти сообщения лишь огорчают его еще больше.

«Если после всего этого ты больше не захочешь со мной общаться, я пойму».

«Но мне понравилось… честно».

«Странно, я была уверена, что окажусь в черном списке».

«Тогда… может, сделаем вид, что ничего этого не было?»

«У меня правда был ужасный день, ужасное все. Я напилась, как последняя свинья. Ну, я думаю, ты догадался. Но я умница и все равно поехала на работу».

«Возможно, это мой последний рабочий день…»

«И прости, что пыталась выведать, откуда ты».

«К черту! Мне не жаль. Ты же сам разрешил рассказывать все, что захочу, так? Вот… Я не знаю, кто ты, как тебя зовут, где ты живешь, чем занимаешься, сколько тебе лет, но мне кажется, что я очень хорошо тебя знаю. Это странно, да? Я бы хотела узнать тебя по-настоящему. Но давай оставим все как есть. Я не боюсь разочароваться в тебе. Я боюсь, что ты разочаруешься во мне».

«Вот теперь я точно полечу в бан, да?»

— Разочаруешься, — отвечает Джозеф одними губами и блокирует телефон. Он не знает, что на это сказать. Очевидно, дальше затягивать с признанием нельзя. Отчаяние омывает его ледяными волнами, и он запускает пальцы в волосы, ерошит их до тех пор, пока от укладки ничего не остается, а прическа превращается в птичье гнездо. Спокойнее ему не становится, но есть в этом какое-то мстительное удовольствие. Когда-то бывший босс постоянно капал ему на мозги на эту тему —