Едва получив мамино согласие, наш ангел-хранитель немедленно принялся за работу.

На наших глазах она начала совершать многочисленные звонки по мобильному телефону. Иногда она говорила по-корейски, я пыталась понять, о чем разговор. Чаще она объяснялась по-китайски, и я не понимала. Везде она о чем-то осведомлялась с неистощимой энергией. Слушая, как она говорит по телефону, я задавалась вопросом: «В самом ли деле так можно найти мужа?» Я думала, что она обратится к друзьям и надежным соседям, пойдет к ним, чтобы рассказать о нашем случае. Но нет. Казалось, у нее большой опыт посредницы и что-то вроде сети контактов. Неужели столько китайцев ищут жен из Северной Кореи?

Тем утром она искала клиентов почти повсюду, и вот, через несколько часов, ее мобильный телефон зазвонил. Потом еще… Кажется, дело продвигалось быстрее, чем мы думали. Но наша благодетельница не сообщала нам подробности переговоров.

На утро третьего дня двое обветренных мужчин с бандитскими лицами вошли в комнату, где я находилась. У одного из них на виске был след от огромного ожога. На этой стороне головы не росли волосы. «Какие уроды!» — подумала я, глядя, как они направляются прямо к нашей защитнице, в угол кухни. Я снова прислушалась. Напрасно: они говорили по-китайски, я ничего не понимала.

В какой-то момент самый безобразный из двоих достал пачку грязных купюр. 20 купюр по 100 юаней.

Женщина уже пришла за мной и за моей сестрой, попросила нас собрать наши вещи и следовать за ней.

— Этот человек хочет ребенка, — уточнила она для моей матери.

Я еще не поняла, что нас троих только что продали за две тысячи юаней.

Никогда нам не следовало появляться в Китае! Уже три часа мы шли по темной сельской местности, разыскивая остановку автобуса. Бежать… Навсегда покинуть мужлана и дикаря, который держит нас в плену. Мать приняла это решение вечером, после нового спора с «китайским мужем».

«Я хочу от нее ребенка», — потребовал он у той, что нас продала. И месяцами он приставал к моей матери с этой целью.

Тем вечером моя мать спорила в маленькой комнате, где мы спали все вместе.

— Я не смогу больше забеременеть, дай нам уйти! — умоляла она.

— Я тебя купил за две тысячи юаней, верни их мне! — отвечал он неумолимо.

Я возненавидела этого человека с первого дня. Ему было за 40, но я, маленькая девочка, была уже образованнее его. Он не мог написать даже свое имя! Он подписывался крестиком.

Я помню еще этот первый день, наш отъезд с ним неизвестно куда. Прежде всего, нам требовалось немного времени, чтобы понять, что именно он — новый «мужчина нашей жизни», мой новый «отец»: наша «благодетельница» не потратила времени даже на то, чтобы указать, который из двух молодчиков купил нас у нее на кухне. Затягивать прощание она не стала.

Я помню, как мы вышли из ее дома вслед за двумя мужчинами. Они шли впереди, не говоря нам ни слова. Только когда мы трое оказались с одним из двух китайцев в автобусе, уходившем в неизвестном направлении, мы определились. Его спутник был всего лишь другом, который пришел помочь во время сделки.

Новый «муж» моей матери был не слишком высокого роста, точно ниже метра шестидесяти пяти, со слегка выдающимся над тощими ногами пузом. Лицо у него было квадратное, широкое и плоское. Никакого обаяния. Я тут же почувствовала в нем недостаток уверенности в себе или что-то вроде робости. Он сначала хотел сказать мне что-то, потом передумал, точно неспособный к общению. Надо сказать, что мы не говорили по-китайски.

Автобус тронулся, потом мы в молчании ехали по сельской местности до какого-то поселка. Мы вышли там. На автовокзале мужчина указал на другой автобус, и мы снова ехали, все еще не зная, куда. В общей сложности путь занял около четырех часов. В конце концов, мы сошли в Сухин-Чжине, другом поселке в провинции Гирин.

Там нас ожидал сюрприз. Шаткая повозка, запряженная тощим и грязным быком, стояла у остановки. Я с беспокойством поняла, что мы уезжаем в деревенскую глушь. Между тем, женщина обещала нам комфортабельную жизнь с мужчиной, занимающим хорошее положение.

Забравшись в жалкое транспортное средство, мы черепашьим шагом двигались по грязной проселочной дороге, пока не достигли жалкой деревни под названием Ян Чан Чон. Понуро сидя на убогой повозке, мы поднимались по главной улице под любопытными взглядами деревенских жителей. Мы прибыли к месту назначения. Я с беспокойством оглядывала этот новый пейзаж, дома, которые должны были стать моим повседневным окружением.

На выходе из деревни дорога карабкалась на холм, и в наступающих сумерках мы наконец вышли к маленькой бедной ферме: несомненно, это и было наше новое жилище. Соломенная крыша, потрескавшиеся стены — из глины и булыжников. Уже стемнело, погода в тот день стояла пасмурная, и моя тоска при виде подобного зрелища усилилась. Я слышала в Северной Корее, что Китай — земля обетованная! И снова обнаружила, что приговорена жить в лачуге. Даже наша маленькая квартира в Ындоке была лучше этого.

С первого вечера мы поняли, что в этой семье мы нежеланные гости, и жизнь предстоит тяжелая, далекая от наших наивных мечтаний о безопасности и комфорте. Мы обнаружили, что крестьянин жил вместе со своими престарелыми родителями; они, согласно конфуцианскому закону, продолжали управлять фермой. Тот мужчина был третьим сыном в крестьянской семье с шестью детьми. Четыре брата и сестра уехали жить в город. Он всегда жил на ферме. Он был женат, но жена его сбежала. Я никогда не спрашивала, почему, но полагаю, что причины ее бегства угадала позже, судя по тому, как он с нами обращался.

Приехав на ферму, помимо престарелых отца и матери семейства, мы нашли там племянника и племянницу моего нового «отца». Дети носили грязную и убогую одежду, мальчик хромал, что добавляло картине еще больше неприглядных теней.

Старуха особенно плохо отнеслась к приезду новой невестки-иностранки. Она тут же дала нам почувствовать, что нас на ферме будут в лучшем случае терпеть и что мы должны ходить по струнке. В первый вечер она отправила нас спать в хлев, пристроенный к домику. Перед сном мы получили право вместе с семьей поесть жирной китайской еды. В молчании и сумраке, при слабом электрическом свете, я заставляла себя скрывать отвращение, неохотно поедая эту тяжелую неудобоваримую пищу. Ах, как мне не хватало хорошего корейского блюда с кимчхи! Жизнь здесь обещала быть настоящим мучением.

На следующий день наши страхи подтвердились: мы — всего лишь три пары рабочих рук для барщины, и нам предназначалось вкалывать в полях весь день под надзором старухи. Утром первого дня на ферме мы уже были на работе, пололи сорняки или сажали рис, картошку и фасоль.

В течение первых недель мы пытались действовать по правилам, стараться. Мы были разочарованы тем, что осели в таком непривлекательном месте, но выбора не было. Это было наше единственное средство улучшить условия жизни, выбраться из нищеты и избежать ареста на дороге. Итак, мы пытались влиться в семью, достичь согласия с тем человеком. Поначалу он тоже участвовал в этом. Он пытался немного защитить нас перед своей бранчливой матерью. Мы смогли переселиться на маленькую ферму и все вчетвером спали в одной из трех комнат, тогда как пожилые родители занимали самое дальнее помещение. Но когда приезжали братья крестьянина, нас просили вернуться в хлев. Преимущество членов семьи, частью которой мы, очевидно, не являлись.