Дом был грязный и обветшалый. В полу была система отопления, ондоль, но она работала на дровах, как в прошлые века. Для этого нужно было поддерживать огонь на кухне, где был единственный источник тепла в доме. И поскольку в саманных стенах зияли дыры, сквозь которые проходили потоки воздуха, зимой в доме царил ледяной холод: зима так же сурова в этой северной области Китая, как и в Северной Корее. Снегопады случались нечасто, но когда снег выпадал, он оставался лежать на земле долгие недели.

Старая мать семейства стала нам настоящим врагом: она часто делала грубые замечания, предписывала выполнять задания или терпеть ограничения, зачастую смехотворные. В ее глазах мы были всего лишь рабами, для которых слишком много чести даже в том, чтобы просто жить с ней под одной крышей. Так, однажды она заставила нас нарисовать на полу возле входа линию, которую мы, «кореянки», не имели права пересекать. Нелепое правило деспотичной старухи вынуждало нас делать большой круг, обходить дом, когда мы хотели выйти на улицу. Такой был способ заставить нас почувствовать наше низкое положение.

Ее сын тоже быстро забыл старания первых недель и постепенно устанавливал все больше запретов. Например, вечером, после дня тяжелой работы в поле, он не разрешал нам включать старый телевизор, чтобы посмотреть передачу: якобы из-за этого вырастет счет за электричество. Часто после ужина мы снова пробовали включить допотопный телевизор. Это был единственный момент передышки и развлечения за долгий трудовой день. Тогда крестьянин вставал и выключал телевизор перед нами. «Прибор испортится, если вы будете слишком много его смотреть!» — говорил он без малейшей иронии.

В течение прошедших месяцев мы выучили основы китайского языка. Постепенное овладение языком позволило нам отвечать в том же духе. Но тогда вспыхивали ежедневные шумные ссоры, и атмосфера становилась невыносимой.

К счастью, племянник и племянница моего «отчима» хорошо вели себя со мной и Кымсун. Очень быстро мы стали товарищами по играм, несмотря на малое количество слов для общения. Поначалу мы играли в прятки на площадке перед фермой. Потом я открыла новую для себя, потрясающую китайскую игру с маленьким воланчиком для бадминтона, укрепленным на пружине и украшенном перьями; мы учились подкидывать его ногами, как футболисты. С площадки перед фермой можно было разглядеть ручеек внизу, а подальше — деревню. Я часами играла на этой грязной площадке со своими приятелями, когда не должна была работать в поле.

Мы находились на мысу в конце дороги, и ферма представляла собой прекрасный наблюдательный пункт. Если полицейская машина приближалась к Ян Чан Чону, мы могли заметить ее издалека, и у соседей тоже было время нас предупредить. В деревне на самом деле все знали, откуда мы, и все были солидарны, когда мы нуждались в защите. Если поступало предупреждение от соседа, иногда по телефону, мы быстро уходили за ферму и шли прятаться в лес. Часто мы одну или две ночи проводили в шалаше и возвращались на ферму, когда восстанавливалось спокойствие.

Мы по-прежнему находились в стране незаконно, и в этом заключалось наше самое большое несчастье.

Постепенно мы должны были признать очевидное: «благодетельница» все время нас обманывала. Впрочем, эта столь «добрая» и «доброжелательная» женщина больше не объявилась, и, однажды положив в карман две тысячи юаней, ни разу не побеспокоилась о нашей судьбе. Она не только заработала на нас, продав как обыкновенный товар, но и не сдержала своего главного обещания.

Она обещала официальное бракосочетание, которое позволило бы нам получить китайские документы. Благодаря оформлению брачных отношений мы с сестрой могли бы пользоваться защитой закона и пойти в школу, что было очень важно в нашем возрасте, ведь после смерти отца мы не учились. На самом деле бедный фермер нелегально купил нас и не имел ни малейшего намерения узаконить это положение.

Не случайно: ведь если бы он заявил о нас, то нас бы опознали как жительниц Северной Кореи, немедленно арестовали и отправили в нашу страну по соглашению между Пекином и пхеньянским правительством. Кроме того, у крестьянина было средство шантажировать нас, чтобы держать в неволе. Если бы мы сбежали, мы бы тут же подверглись опасности ареста. Если бы у нас были документы, мы могли бы удрать и оставить его без того, что он хотел получить любой ценой: ребенка!

С первых недель он приставал с этим к моей матери. Мама была оскорблена. Ей уже исполнилось 40 лет, она с самого начала пыталась сказать новому «мужу», что больше не может забеременеть. Но, столкнувшись с его решимостью, она решила попытаться ради благополучия дочерей. Она вспоминала условие, упомянутое посредницей: «Этот человек хочет ребенка». Поскольку выбора не было, мама говорила, что если она родит ребенка, то семья нас наконец примет полностью, улучшится наше материальное положение, и, возможно, брак даже будет узаконен. Я не знала, что думать.

Крестьянин, со своей стороны, заманивал мою мать всеми выгодами, которые сулило материнство. Желание иметь ребенка у того человека было не из области чувств, но отвечало вполне реальным обстоятельствам. Бедный, замкнутый, застрявший на ферме и брошенный предыдущей женой, он придумал, как с блеском взять реванш у своих братьев. Если бы у крестьянина был сын, он мог бы надеяться увести все отцовское наследство из-под носа у старших братьев. В действительности, по китайскому обычаю наследство переходит преимущественно к старшему сыну. Тот человек был всего лишь третьим сыном в семье, но только у его младшего брата был мальчик, да и то хромой. Если бы крестьянин сумел заполучить сына от моей матери, он мог надеяться убедить отца завещать ему семейное достояние, а именно ферму. «Если у нас будет сын, все может измениться», — говорил он моей матери.

Итак, в течение всего года в той маленькой комнате он всеми способами тщетно пытался сделать сына. И чем больше проходило времени, тем агрессивнее он становился, сердился на маму и на нас. И его старая мать тоже встревала: «Как это получается, что кореянка не может забеременеть?» — мимоходом бросала она моей матери. Самолюбие моей мамы было ранено. Тот человек публично унижал нас целыми днями.

Например, я завела много друзей в деревне, и они иногда приходили играть в дом. Чаще всего это были мальчики, поскольку в Ян Чан Чоне очень мало девочек. Ведь для того, чтобы избежать перенаселенности, в Китае введена политика «одна семья — один ребенок». Жители страны более или менее следовали предписанию, но большая часть предпочитала мальчиков, и многие матери прерывали беременность, если вынашивали девочку. Дело в том, что девушка, достигнув брачного возраста, уходит в семью мужа и о родителях некому позаботиться в старости. Вот и в Ян Чан Чоне, как и во многих других китайских деревнях, девочек было мало.

Итак, у меня было много друзей, и среди них я имела успех. Сестра держалась более сдержанно и оставалась возле матери. Мы хорошо проводили время, веселились; играли, среди прочего, в мяч, сделанный из набитого кукурузой мешка. Однажды «отчим», красный от гнева, бросил моим товарищам: «Не играйте с ней никогда. Ее мать очень плохо себя ведет!» Это для меня был публичный позор. И тот человек, который купил нас, обвинял мою мать в дурном поведении!