– Значит, ты уже все видел и знал? – начала закипать Лидия.

– Да они и сами не шибко скрывали… А вот если бы ты приехала попозже, ничего б и не было. Я тебя понимаю, но и ты пойми Гришку, не каждый выдержит, когда тебя хватают, тянут, ну и…

Она послушалась Андрея и никуда не уехала. Но они проговорили почти до самого утра: Лида жаловалась на свою нелепую судьбу, а Андрей как мог утешал ее, уговаривал простить Гришку. Ну сорвался парень, да ведь и Юля, если говорить правду, баба в самом соку. А дорогой папаня, вместо того чтобы ублажать жену, на стороне шашни заводит. Разве ей не обидно, не горько? А то, что, как говорится, не всегда эстетично любовная страсть выглядит, не очень красиво со стороны, так то персональное дело каждого. Бывает ведь по-разному, оно, может, вроде и грубовато, а люди от наслаждения сознание теряют, всяко случается…

Настолько долгим и искренним был разговор, что в конце концов, уже под самое утро, истосковавшаяся душой и телом Лида, перед внутренним взором которой нет-нет да вспыхивало вдруг расслабляющее ее видение яростной схватки мужчины и женщины, маленько приобняла друга своего детства, потом шутливо поцеловала его в висок, а завершилось это все неожиданными объятиями и мощной вспышкой обоюдной страсти, от которой она едва не сомлела теперь уже сама.

Потом Андрей оставил ее, и она долго лежала в изнеможении, каясь и клянясь немедленно забыть то, что случилось сегодня. Сознание было в полнейшем смятении, но душа оглушительно кричала от переполнявшего ее счастья. Вот и пойми себя после этого…

Она в самом деле поклялась забыть, постараться понять и простить Гришу. Еще бы, после стремительных и нежных ласк Андрея она уже не чувствовала себя способной судить отвратительный Гришкин поступок. Все мужики в определенном смысле кобели – так ведь и сказал ей Андрей. Что потом с успехом продемонстрировал. Так какой же из нее после всего этого судья?..

Юрий Петрович стал первым, кто узнал об этой ее слабости. И последний. Сидя в его машине и глядя за окно, она словно исповедовалась в самом своем сокровенном. Да оно, вероятно, так и было. Говорил же ей Гордеев, что адвокат – он как домашний врач. А оказалось, еще и почти священник.

Меньше всего, честно говоря, хотел им быть Юрий Петрович, а вот пришлось. В какой-то момент даже почувствовал, что зря согласился на такую роль. Исповеднику как-то неловко слишком уж ласкать глазами кающуюся грешницу. А может, в этом и заключается тоже одна из их замечательных ловушек? Женщин, разумеется…

Озабоченное выражение не сходило с лица Юрия Петровича Гордеева. Появилось такое ощущение, что кто-то, определенно информированный о его действиях, взялся мешать ему и при этом – мелко пакостить.

Неожиданно с утра он обнаружил, что оба передних колеса его «форда» проколоты. Вообще менять колеса вещь малоприятная, а на морозе тем более. Хорошо, что запаска имелась в багажнике, а уж вторую – летнюю резину – пришлось тащить с балкона.

Гордеев уж знал: раз началось, не отстанут, и отправился в ближайшую автомастерскую. Там потерял почти полдня, у мастеров непонятно почему вдруг оказалось слишком много работы, хотя до его приезда они курили у раскрытых настежь дверей. Ну ладно, это все, в общем, чепуха, поменьше мнительности, Юрий Петрович, и все образуется.

Потом он отправился на Богородский Вал, к Преображенке, в Московский городской суд. В канцелярии суда получил разрешение на ознакомление с делом по обвинению Андрея Репина в убийстве Инны Осинцевой и отправился в архив – делать выписки.

И снова показалось ему, что в логике судьи, которая два года назад зачитывала несколько десятков страниц приговора по делу, прослеживается какая-то странная нотификация, что ли. Оно вроде бы все правильно и в соответствии с законом, но кругом сплошные недоговоренности, а собственно обвинение построено на наличии пальцевых отпечатков Андрея, найденных экспертом-криминалистом на кнопке дверного звонка и бронзовой статуэтке, стоявшей в гостиной Осинцевой на каминной доске, на опознании Репина, произведенном охранником, работающим в доме на Тверской, где проживала ныне покойная, и, самое главное, добровольном признании самого подозреваемого в убийстве. Иными словами, все собранные доказательства как бы и способствуют установлению истины, но, с другой стороны, представляются и несколько формальным действом, словно бы притянутым за уши для утверждения заранее установленного факта: кто – кого и каким способом убил. За что? – этот вопрос практически никого не волновал. Ревность – и все.

Фигурировала в деле и визитная карточка из казино «Карусель», на которой имя владельца указано не было, но она «явно» могла принадлежать Репину, с чем тот также немедленно согласился. Почему? Заставили? Уговорили? Или, чувствуя шаткость обвинительных аргументов, совали каждое лыко в строку?

Вопросов возникало гораздо больше, чем ответов на них.

Юрий Петрович не был особо знаком с председательствующей в том судебном заседании Маргаритой Леонтьевной Афанасьевой. Мнения о ней среди постоянно вращающихся в судебной системе прокуроров, следователей и адвокатов были самыми противоречивыми. Говорили, что она несомненно умна, но и достаточно беспринципна. По понятным причинам может по незначительной статье вкатить вдруг под самый потолок, а то почему-то позволить явному уголовнику воспользоваться подпиской о невыезде и тут же скрыться от правосудия. Бывает груба и слащава до отвращения. И суть совсем не в настроении – мало ли какие у женщины средних лет случаются в жизни капризы и проблемы! – а в особом статусе определенной вседозволенности, которая и руководит чаще всего в нашей сумеречной действительности решениями и поступками людей, облеченных властью. Вот в чем беда…

Гордеев решил узнать, где Афанасьева и можно ли встретиться с ней по делу Репина. Ничего не подозревающая девица из канцелярии выяснила, что Маргарита Леонтьевна в суде, в своем кабинете, и что он может прямо хоть сейчас подойти к ней и договориться о времени встречи.

Либо не в курсе оказалась девушка, либо нечаянно поддалась обаянию Юрия Петровича. Но когда Гордеев, вежливо постучавшись в дверь кабинета с красно-золотой табличкой «Судья Афанасьева М. Л.» и услышав резкое «Да?», открыл дверь, первым же вопросом был следующий:

– Кто вы и что вам здесь надо? Кто вас послал сюда?

Ого! Приветливо, ничего не скажешь. Вполне в духе того, что об этой даме рассказывают. Но резкости вовсе не входили в планы Гордеева. Он заявил, что прибыл исключительно по личному почину, ибо неоднократно слыхал от коллег, что она – человек хоть и, бывает, шумный, однако справедливый, чего отрицать не может никто. После чего достал свои документы, соглашение и ордер на ведение дела Репина в Мосгорсуде – словом, все необходимое – и протянул судье. Она внимательно прочитала и только после резким, как и ее голос, жестом пригласила его сесть.

– И с чего вы намерены начать, господин… – она заглянула в его удостоверение, которое держала перед собой в вытянутой руке: дальнозоркость, что ли? – э-э… Гордеев?