нищенскую жизнь. Как Вы здорово ударили тут по душе и как метко! Огромный талант у Вас. Но, слушайте, чего Вы думаете добиться такими ударами? Воскреснет ли человек от этого? Жалкие мы люди — это верно, «нудные» люди, хмурые, отвратительные люди, и нужно быть извергом добродетели, чтоб любить, жалеть, помогать жить дрянным мешкам с кишками, каковы мы. И тем не менее все-таки жалко людей. Я вот человек далеко не добродетельный, а ревел при виде Вани и других иже с ним, хотя очень это глупо реветь, и еще глупее говорить об этом. Мне, знаете, кажется, что в этой пьесе Вы к людям — холоднее чорта. Вы равнодушны к ним, как снег, как вьюга. Простите, я, может быть, ошибаюсь, во всяком случае я говорю лишь о моем личном впечатлении. Мне, видите ли, после Вашей пьесы сделалось страшно и тоскливо. Так чувствовал я себя однажды в детстве: был у меня в саду угол, где сам я, своими руками, насадил цветы, и они хорошо росли там. Но однажды пришел я поливать их и вижу: клумба разрыта, цветы уничтожены и лежит на их смятых стеблях наша свинья, — больная свинья, которой воротами разбило заднюю ногу. А день был ясный, и проклятое солнце с особенным усердием и равнодушием освещало гибель и развалины части моего сердца.

Вот какое дело. Не обижайтесь на меня, если я что-нибудь неладно сказал. Я человек очень нелепый и грубый, а душа у меня неизлечимо больна. Как, впрочем, и следует быть душе человека думающего.

Крепко жму Вашу руку, желаю Вам доброго здоровья и страсти к работе. Как ни много хвалят Вас — все-таки Вас недостаточно ценят и, кажется, плохо понимают. Не желал бы я лично служить доказательством последнего.

А. Пешков

Полевая, 20. Нижний.

Напишите мне, пожалуйста, как Вы сами смотрите на «Ваню»? И, — если я надоедаю Вам всем этим, — скажите прямо. А то, пожалуй, я и еще напишу Вам.

44

В. Г. КОРОЛЕНКО

Конец ноября [начало декабря] 1898, Н.-Новгород.

Вчера послал Вам мои книжки, уважаемый Владимир Галактионович. Когда-то Вы, давая мне одну из Ваших, сказали при этом: «Вот и Вы мне дадите свои, когда они будут». Они есть, но нет у меня уверенности в том, что они нужны. Поверьте, говоря так, я не рисуюсь — зачем мне это? Я знаю, кого я хуже, знаю, кого лучше, и вообще у меня, быть может, меньше скромности, чем следовало бы. Я хочу только сказать, что с той поры, как я прочитал все, что написано мною, мне стало как-то неловко, не то скучно, не то обидно, не то жалко чего-то. Вы, м. б., поймете, что это за чувство, — очень оно неприятно и лишает бодрости.

Я назвал себя учеником Вашим, — скажите по душе — Вам не неприятно это? Я думаю — мое бродяжничество по различным журналам произвело на Вас далеко не лестное для меня впечатление. Я не знаю, как Вы теперь ко мне относитесь, но все-таки — Вы были моим учителем и много сделали хорошего для меня, этого я не забыл и не забуду. Крепко жму Вам руку и, в конце концов, думаю, что я служу тому же богу, что и Вы.

Когда я узнал, что Н[иколай] К[онстантинович] написал обо мне, — у меня сердце ёкнуло. «Вот оно — возмездие», — подумал я. Оказывается, что и он видит во мне нечто заслуживающее внимания и даже одобрения. Знаете — это хорошо, но мало понятно мне. Я думал, он строже отнесется ко мне.

Переживаю я теперь очень неважные дни, тяжелые, нехорошие думы давят сердце. Обидела меня судьба моя тем, что во-время не дала мне возможности учиться, а теперь отнимает у меня время, нужное для этого.

Простите за кислое письмо, ей-богу, — очень неладно на душе у меня.

Желаю Вам всего хорошего — здоровья, бодрости духа, вдохновения. Кланяюсь супруге Вашей и Николаю Федоровичу и Николаю Константиновичу.

До свидания!

Ваш А. Пешков

Хотелось бы мне сказать Н. К. что-то очень хорошее, да не умею. Сказать — спасибо? А зачем оно ему? Да и мне не это нужно.

А. П.

Нижний.

45

В. С. МИРОЛЮБОВУ

Конец ноября или начало декабря [середина декабря] 1898, Н.-Новгород.

Дружище Вы мой хороший! Отвяжитесь от меня с Ялтой, Сан-Ремо и прочими злачными местами. Никуда я до весны не поеду, весной же — хоть к чорту на рога и вместе с Вами. Идет? Вы, кстати, знаете языки италийские и иные, а я из иностранных знал мордовский, да и тот забыл. Итак — весной мы с Вами поедем в Индию и на Шпицберген, а то — еще дальше от шума жизни, напр., в село Мазу, Макарьев[ского] уез[да], здешней губер[нии]. И, когда мы приедем в Мазу, — комары там съедят нас сразу и т. д. Но — будем говорить о деле.

Рассказ Вам я скоро напишу, и вообще относительно моего участия в журнале не беспокойтесь, я знаю его цену, понимаю его смысл и значение. Затем: никакого жалованья мне не нужно — Вы и так дорого платите. Этого мне достаточно, а 25 р. — употребите в иное место.

Вот что: здесь, в Нижнем, есть удивительное учреждение — Общество любителей физики и астрономии. Душой его является Сергей Васильев Щербаков, очень хороший человек и очень знающий. Спросите о нем у Поссе. Вот этого Щербакова Вы и должны привлечь к делу по части писания популярных статей по астрономии, физике, метеорологии и т. д. Это прекрасный популяризатор. Я послал Поссе отчет о деятельности О-ва физиков и астрономов за десять лет и единственный в России астрономический календарь, издаваемый этим Обществом. Из отчета Вы увидите, сколько работает Щербаков, а как он работает — смотрите рецензии в «Рус[ской] шк[оле]», «Науч[ном] обоз[рении]», «Нов[ом] вр[емени]» о «Сборнике в помощь самообразованию». Вот он, я думаю, мог бы быть для журнала полезным. Я говорил с ним по этому поводу, и он сказал, что хорошо бы из ряда статей по астрономии создать курс астрономии для среднего читателя, курс физики и т. д. Подумайте над этим; ей-богу, дело славное.

Поссе понравился мне, очень понравился, хороший парень. Он же сказал мне, что Вы — зело больной человек и что Вам необходимо лечиться усердно, долго и что Вы истреплете себе все нервы, оставаясь в Питере, и раньше