Ни фига себе! Мне нужно было еще время. Но его не было. Ни у кого. Кроме мертвого мальчика, которому было уже все равно. Я отправила родителей в коридор и позвала бабушку, которая, собственно, Игоря и растила. Пока она будет выгораживать внука, я еще подумаю.

– Он их довел. Ведь он умнее в сто раз. Ну ладно, не в сто, в три – точно. Он уже во втором классе научился бить по-больному, словами. У него появились не друзья – подпевалы. Причем учился от них же, на их уровне, но развивал по-своему, превращал в спектакль. Их уровень, вы понимаете, – это половые извращения, национальность, умственные способности. Вот, из последнего: «Самое страшное тут не в том, что ты, Кузьма, получился дебилом, потому что твои родители – пьянь подзаборная; самое страшное, что твои дети тоже будут дебилами, и ничего, ну вот просто ничегошеньки с этим уже нельзя сделать…» Каково? Он мне рассказывал, вроде даже гордился, я его стыдила, конечно, а он пожимал плечами: «С волками жить… я же должен как-то защищаться, а лучшая защита – это нападение. Не ябедничать же мне все время Марье Петровне…»

Ни фига себе еще раз!

Но я, как ни странно, почувствовала себя уверенней.

* * *

– Игорь, теперь, когда ты мне все рассказал об этом ужасном случае, я должна…

– Он умер? Кузьма умер, да? Я его убил?

– Да, Кузьма умер в больнице. Три дня назад. Ему сделали операцию, но она прошла неудачно…

Вот и все. Он знал, конечно, он же далеко не дурак, видел лица родителей, наверное, даже подслушивал разговоры. Что я еще должна сделать?

* * *

Отец (спустя два месяца): Он пошел в другую школу, конечно. Нам все сказали: в новой школе молчите обо всем, начните с чистого листа, он не забудет, конечно, но новые впечатления… Он на второй день сообщил одноклассникам: я в той школе человека убил, Кузей его звали, у него на ушах были веснушки. Учительнице плохо стало.

Игорь (спустя те же два месяца): Я ничего не помню, да. У меня как будто стенка такая упала. Я не хотел ничего такого, только чтобы они меня пропустили, и уйти, а они стояли все, да.

Я (тогда же): Мне кажется, что ты сейчас врешь, но я не стану тебя разоблачать.

* * *

Игорь (спустя три года): Конечно, вы меня помните. Не часто в девять лет убивают. Я понимал, что он упал и лежачего бить не честно. И я могу пройти, они пропустят. Но я знал: если я сейчас уйду, то они будут ждать меня снова и снова. И опять бить, издеваться. Мне нужно было сломать его. Чтобы они отстали вообще.

Я: Это важно, что ты это сказал. Но мне кажется, что это еще не все.

* * *

Игорь (ему почти шестнадцать): Я понимал, что я его убиваю. Еще тогда. И не мог остановиться. Я хотел, чтобы все кончилось. И ребятам в новой школе я сразу про убийство сказал, чтобы они меня боялись и не лезли, если что, а вовсе не для понтов. Потому что ясам себя боялся. Это все такие, в каждом оно внутри живет? Или только я, убийца? Мне Кузьма снится. Иногда кажется, что он в каком-то смысле во мне живет. И так будет, пока я жив.

Я: А теперь ты себя все еще боишься? Ведь ты с тех пор существенно изменился.

Игорь: Теперь вроде меньше, да. Я почти взрослый все-таки. Но кто же до конца знает?

Я: Никто, тут ты прав. Но мы можем надеяться.

* * *

Игорь (молодой взрослый мужчина): Я взрослый, закончил институт, могу жить взрослой жизнью. Жениться, завести детей, мама просит внуков. Все забыли, никто не знает. Вы вот только помните.

Я: Еще помнят родители Кузьмы. И все ваши бывшие одноклассники. И учителя той школы. Но вам нравится, что все вокруг вас забыли или не знают? Не нравится?

Игорь: Я вырос, а Кузьма взрослым не станет никогда. И воспоминания изменились. Тогда я думал: я защищался от шестерых ровесников. А сейчас я, взрослый мужчина, думаю: я убил ребенка. Ребенка, понимаете? Ему было десять лет. Я понимаю, что ничего изменить нельзя, спасибо, что согласились по старой памяти принять и выслушать, и простите, что отнял время…

Я: Немного изменить можно. Ведь именно благодаря Кузьме вы прошли огромный путь, Игорь. Вы, разумеется, пристрастны к этой трагедии, иначе и быть не может. А теперь я со стороны наконец скажу вам, что там на самом деле было. Жестокая детская драка в физкультурной раздевалке – умный, озлобленный и довольно противный мальчик против шестерых глупых. Потом несчастный случай и врачебная ошибка. Все.

Он ушел, кажется, даже не попрощавшись.

Вот такая история.

Ездила на днях в Псков и там, помимо прочего, выступала перед студентами. Один из них спросил:

– Вас, должно быть, после стольких лет работы клиенты уже и удивить ничем не могут? Вы ведь всякие разные семьи видели…

Задумалась, прежде чем ответить. Да, иногда так и кажется: всякое видела, ничему уже не удивлюсь. «Все счастливые семьи»… все несчастные семьи… все семьи с гипердинамическими детьми… А потом опять приходит кто-нибудь с чем-нибудь – и замираешь в немом ошеломлении перед многообразием мира и человеческих реакций и потом еще долго сидишь с приоткрытым ртом и перестраиваешь внутри головы вроде бы уже давно устоявшуюся схему.

Расскажу об одном таком случае.

Парень был крупный, в мешковатых брезентовых штанах и огромных кирзовых сапогах, с очень маленькой для его роста головой. В лицо я заглянула мельком, но сразу поняла: сильно не норма. Раньше обходились медицинскими терминами: «дебил», «идиот»; теперь говорят: «с особенностями». Мать уверенно толкнула его на стул в коридоре, почти крикнула: «Джек! Сидеть! Здесь! Ждать!» – и сунула ему в руки уже включенную электронную игрушку, по экранчику которой бегали какие-то треугольники. Мужчина и женщина прошли ко мне в кабинет.

Я одновременно подумала две вещи: 1) Не опасно ли оставлять ТАКОГО одного в незнакомом коридоре? (Испугается еще чего-нибудь, не дай бог, психанет, а у нас там дети маленькие бегают.) 2) Если взрослые зашли в кабинет без него, значит, не хотят, чтобы он слышал, что будут о нем говорить. Значит, он все-таки что-то достаточно сложное понимает и не все так плохо, как мне показалось…

Мужчина и женщина уселись на стульях основательно, предварительно поерзав, и одинаково сложили на коленях сильные, явно знакомые с грязной физической работой руки.

– Оригинальное имя у вашего сына, – сказала я. Надо же было с чего-то начать. Я не люблю сразу спрашивать диагноз. Сами расскажут.

– Не, его по документам Дмитрий зовут. Это мы его так кличем для удобства, чтобы не забыть, что он такое.

– Что он такое… – с некоторой растерянностью отзеркалила я. – А он там, в коридоре, один… не испугается?

– Не. Ему сказали «сидеть, ждать» – он и будет. Не убежит, нет, у него выдержка команды хорошая. Если только коза не придет – он к ней сразу бежит, но откуда ж у вас в поликлинике коза? А здесь у вас в кабинете, мы заглянули, машин-игрушек много, яркие, он любит, начнет еще хватать, а зачем? Мы его привезли, бабушка с ним не хочет, не умеет правильно, а вот Люська может, но мы не знаем, правильно оно или нет, она малая все же, ума-то не особенно, потому и приехали к вам.