пеньке, бормоча: «Чингизид я или кто?» Особую пикантность ситуации придавало то, что его родной папенька, носивший тот же титул, обретался неподалеку, но Алея это, похоже, нисколечко не волновало – надо полагать, парень был без комплексов и сыновнего почтения к родителю не испытывал.

Тут объявился «политэмигрант» Сейдяк Бекбулатович, набравший в той же Бухаре отряд искателей приключений – то есть, называя вещи своими именами, очередную разбойничью бандочку, готовую идти за добычей куда угодно. Приговаривая «Тайбугин я или кто?», он принялся штурмовать Искер. И довольно быстро Алея оттуда вышиб. После чего… Правильно, провозгласил себя ханом сибирским и тюменским. Дело оборачивалось вовсе уж пикантно: на сравнительно небольшой территории одновременно пребывали сразу три хана сибирских и тюменских, Кучум, Алей и Сейдяк, причем все трое – самопровозглашенные. Скуки не было…

Самым авторитетным из троих оказался все же Сейдяк – в глазах очень и очень многих, что ни говори, представитель законной династии. Многие мурзы приняли его сторону, в том числе и умевший держать нос по ветру кучумовский Карача. Правда, взять под контроль все прежние земли Сибирского ханства Сейдяку все же не удалось.

Тут до этих мест наконец добрался воевода Мансуров – и узнал, что русские отсюда ушли. Увидев на берегу значительно превосходившее числом его отряд Сейдяково войско, Мансуров благоразумно решил в бой пока что не ввязываться и повернул свои струги назад, попытавшись догнать уплывавших из Сибири Глухова и Мещеряка.

Однако они успели уплыть слишком далеко. Подступала зима, реки вот-вот должно было сковать льдом, и Мансуров понял, что по воде он обратно не выберется. Продовольствия, зимней одежды и плотницкого инструмента у воеводы было в достатке – а потому он решил зазимовать здесь. А дальше видно будет.

Близ устья Иртыша его стрельцы в два счета срубили острог, названный Обским городком (при тогдашних технологиях – дело нехитрое, работы всего-то дней на несколько). Что примечательно, это был первый русский острог за Уралом.

Очень быстро объявилось довольно большое войско из остяков, хантов и манси – и с ходу кинулось на штурм с непонятным ожесточением. Приступ следовал за приступом, Мансуров отбивал их весь день. Пушечный и пищальный огонь косил нападавших, но они напирали, пренебрегая потерями.

Мансуров, человек здесь новый, местных реалий не знал совершенно, а потому понятия не имел, где его угораздило обосноваться…

Это было Белогорье, главное языческое святилище Западной Сибири, почитавшееся многими окрестными племенами. У остяков, хантов и манси с незапамятных времен существовало поверье: кто владеет Белогорьем – тот владеет всем краем. Вот они и взъярились…

Назавтра военные действия возобновились, но уже качественно иным способом. Осаждающие решили пустить в ход Вундерваффе, то есть чудо-оружие. Они приволокли огромного «белогорского шайтана» – деревянного идола, главную «священную реликвию» тех мест, предмет особого почитания. Установили его неподалеку от острога. Завопили и забренчали своими причиндалами шаманы. Осаждающие, простодушные дети природы, всерьез полагали, что их главное божество, рассердившись на дерзких пришельцев, забросает их молниями или устроит что-то другое, не менее убойное…

Увы, идол вступать в бой не торопился. Торчал себе и торчал, где поставили. Зато в бой вступил Мансуров. По какому-то наитию он велел своим пушкарям лупить не по противнику, а по идолу, наверняка подозревая, что в его появлении есть какой-то скрытый смысл, непонятный ему пока, но важный.

Пушкари у него были опытные и быстренько разнесли идола в дрова. После чего осаждающие, к немалому удивлению осажденных, дружно сложили оружие и отправили в острог парламентеров. Те заявили: все здесь присутствующие – и их племена, за которые они ручаются, – готовы принести клятву верности вождю пришельцев и платить ему дань.

С точки зрения языческой психологии тут не было ничего странного или удивительного. Наоборот, обычное дело. Разрушенный идол восстановлению не подлежал, поскольку показал себя слабым и никчемным, – и тут же лишился всякого почета и уважения. Был, если можно так выразиться, разжалован из богов в простые дрова. Боги пришельцев оказались сильнее, значит, следовало покориться: кто владеет Белогорьем, тот владеет всем краем…

Слово местные сдержали и дань стали платить регулярно. Более того, на сторону русских перешел самый могущественный в тех местах «князь» Лугой, контролировавший довольно обширные территории. Современные исследователи полагают, что языческое простодушие тут ни при чем: любой правитель, пусть даже довольно отсталого племени, просто обязан быть толковым политиком – иначе свергнут к чертовой матери, а то и зарежут. Лугой отправился в Москву (куда добирался полгода), в Посольском приказе подтвердил клятву верности, а взамен получил крайне важный для него документ – охранную грамоту, царским именем защищавшую «князя» и его владения от каких бы то ни было посягательств русских служилых людей. Таковых в Сибири было пока что раз-два и обчелся, но Лугой явно смотрел далеко вперед и понимал, что русские – это всерьез и надолго. Сегодня стоит один острог, а скоро их будет двадцать. Какое там языческое простодушие…

А Мансуров, когда настала весна, вернулся на Русь, полагая свою задачу выполненной: его посылали на усиление отряда Ермака, но такового в Сибири больше не было, а приказа на «длительное оседание» у воеводы не было. Построенный им острог был первым русским острогом в Сибири, но первым русским городом за Уралом так и не стал – приходившие потом воеводы использовали его еще восемь лет, а потом окончательно забросили, когда неподалеку был заложен город Сургут. Первый русский город в Сибири появился год спустя, когда воеводы Сукин и Мясной поставили Тюменский острог, ставший впоследствии городом Тюменью.

А еще через год в Сибири появился «лесник» – стрелецкий голова (был такой воинский чин) Данила Чулков, самым решительным образом изменивший политическую ситуацию в Сибири…

Штурмовать Искер, где сидел Сейдяк, ему заранее запретили. Поэтому Чулков какое-то время старательно притворялся, что занят исключительно мирным строительством. Он и в самом деле построил километрах в двадцати от Искера острог, названный Тобольским и ставший впоследствии городом Тобольском, столицей русской Сибири в XVII–XVIII столетиях. Одновременно Чулков присматривался и приглядывался к окружающему и окружающим, изучая ситуацию…

Подходящий момент настал примерно через год. Неподалеку от Тобольска в сопровождении нескольких сотен джигитов охотились довольно важные персоны: Сейдяк (старавшийся поддерживать с русскими более-менее мирные отношения), уже отлично нам знакомый Карача (давно переметнувшийся к Сейдяку), и с ними – султан Ураз-Мухамед, племянник хана Казахской орды.

Чулков пригласил сановных гостей на званый пир. Правда, в Тобольский острог он согласился впустить только сотню джигитов, а почетным гостям предложил снять оружие перед тем, как сядут за стол, – мол,