Не заметил, что вокруг опять воцарилась тишина. Марина упорно отмалчивалась. Заткнулся и убежавший пес.

Пес оказался преданной животиной. В тот момент, когда Марина из чувства приличия (все-таки девушка из интеллигентной семьи) присела на корточки, проявив интерес к тому, как Петр управляется с паяльной лампой (с помощью ее предстояло нагреть чайник, поставленный на песок), подлетел пес с газетным свертком в зубах и вывалил перед ними содержимое своей добычи…

Ночи дожидаться не стали.

После выходки Тарзана Петр сплюнул, хмуро разделся догола, взял мыло и пошел умываться. Вышел из воды, вытерся полотенцем, надел чистые спортивки на голое тело.

Что делала в это время Марина, ему уже было все равно. Когда столкнул лодку на воду, окликнул. Она села. С третьего раза мотор затарахтел…

На причале простились, не глядя друг другу в глаза.

«Пока, пока».

Больше они не встречались…

Кто-то скажет: это все комплексы, кто-то – воспитание. Я говорю: это жизнь. Она точно знает, когда ты имеешь право на близость с тем, кого любишь. Ее не обманешь…

1

Мы ехали на посевную. Бесконечно долго и весело. Впрочем, все когда-нибудь кончается. Веселье кончилось быстрее, чем долгая дорога в степи. Выпили все, что пилось и разводилось. Скакать по разгоряченным крышам на вторые сутки стало невмоготу. Песни под гитару шли по третьему кругу, тем более, что выбор был не особо велик. Немного Визбора, немного эмигрантов и так, по мелочи. Самое неприятное в том, что иссякло курево. С этим так всегда. Сколько ни запасайся. А потому на одного запасливого, как ни крути, выпадал десяток «стрелков». И ведь не угостить нельзя, – не по-братски.

Все пять вагонов были забиты студентами-недомерками первого-второго курса, впритык по шестеро-семеро в плацкартных отсеках и по двое-трое – в проходах. Квасить стали еще накануне ночной посадки. И, как полагается, команду: «По вагонам!» выполнили далеко не все. В числе курьезов – не выполнил команду куратор второго вагона, аспирант-первогодок, отправленный надзирать за филологами. Остальные – физики, биологи-химики, географы и историки – своих вертухаев сохранили. Впрочем, помехой они особой не были. Некоторые, напротив, оказались очень даже полезны. Храня свежие воспоминания о веселой студенческой молодости и явно тоскуя о ней в скудной событиями аспирантской подневольной жизни, они не только с охотой вдавались в исторические экскурсы своего студенчества в гитарном кругу молодняка, не только подпевали, запивали, пригубливали, но и разливали из собственных запасов.

Гудеж продолжался всю ночь и весь первый день. Девчонок в этом мужском разгуле набралось на пару купейных отсеков. Их берегли. В проемы, задернутые откуда-то добытыми серыми застиранными простынями, не врывались. С приставаниями не лезли. В основе своей дамы были разобраны еще на большой земле. Они и брались на посевную в качестве поварих-посудомойщиц – по две на бригаду из двенадцати особей мужского пола. При этом в закрепленной бригаде каждая дама имела своего героя – избранника сердца. Мужское заблуждение заключалось в том, что, нам казалось, будто это мы их имели. Во время затянувшегося следования к месту назначения дамы нас в этом не разубеждали. О чем-то без умолку шушукались в своих занавешенных купешках, вызывали по очереди на разговор воздыхателей. Позволяя полюбоваться собой, они периодически присоединялись к компаниям, пригубливали дрянное винцо, извинялись и отплывали в сопровождении все тех же заплетающихся в собственных ногах воздыхателях. Некоторые, как моя Ольга, позволяли себе слегка расслабиться на один-два захода. Но это была лишь дорога.

О, женское вероломство! Они лучше нас знали, что все когда-нибудь кончается землей, чертой оседлости. А там, когда уже нет риска «за борт в набежавшую волну», там уже наступали их законы. И сила красоты сводила с ума двенадцать озабоченных мужиков, беснующихся без армейской компотной добавки… И оли наши вмиг превращались в охотниц за приведениями, выщелкивали себе жертв и получали удовольствие по полной: один таскал цветы, другой пел романсы, третий писал стихи, четвертый тайно от первых трех утешал разгоряченную бабью плоть. При этом надежды питали все, поскольку поцелуи, раздаваемые каждому, за грех не считались. Потом все четверо странным образом узнавали о подвигах и надеждах друг друга и устраивали ристалища, и не только словесные. Дама обмахивалась веером и бросала перчатку победителю. Интеллигенция ср…!

«Да набейте вы ей морду!» – мудро советовали местные. Но мы лицами темнели, разливали, заглатывали, выходили на воздух поговорить на двоих, курили до одури, наносили хук справа недавнему другу, но им, избранницам, которых мы же выволокли в эту широкую степь, чтобы без нас не тосковали, – им, дамам нашего сердца, таким нежным и преданным еще недавно в дороге, фейсов не чистили, даже вожжами по крупу не охаживали. В общем, вырожденцы советского строя, да и только!

А может, и не так все? Может, на самом деле – просто гусары, рыцари чести, настоящие мужчины? Заур в этом ни на минуту не сомневался. Мужчина на женщину руку не поднимет. Мужчина не плачет. Мужчина не предает. И вообще, настоящий мужчина – грузин.

От похмелья Заурий не страдал и в поисках курева вагоны не шерстил. Во-первых, кроме того, что красив, был высок, широк в плечах, в питии вынослив, а к куреву вовсе не пристрастен. И потому, не оценив нашей тоски по вчерашнему веселью, он отправился к даме сердца по имени Наташа. И был допущен ею с согласия попутчиц в отсек на чай с сухариками, поскольку перегаром и табаком не пах, имел вид опрятный и свежий, на зависть оставшимся по ту сторону занавески.

– Грузин, – резюмировал Вовка. И полез остужать голову на крышу вагона. Одна радость – сегодня было прохладно и свежо после утреннего дождя.

– Надолго ли? К полудню солнце все выпарит.

– Заткнись! Не умничай, – Вовка улегся на спину. Я остался сидеть, согнув и обхватив руками колени.

Поезд дернулся. Встал. Степь. Серо-зеленая. К запаху полыни от влаги примешивалось еще что-то сладкое.

– Смотри, – ткнул я Вовку, – верблюд.

– Ну и что?

– Верблюд лежит. У него два горба, наполненные. Можно забраться.

– Иди, забирайся.

– А ты?

– А мне плохо.

– И мне плохо.

– Тогда, какого?..

– Но ведь верблюд! Лежит. Помнишь – «Джентльмены удачи»?

– Я еще и «Двенадцать стульев» помню, – пробурчал Вовка.

Заур не дал развиться больному трепу похмельных придурков на крыше вагона. Красивый, широкоплечий, свежевыбритый, приятно пахнущий грузин, спрыгнув с вагона, шел через степь к застывшему, подогнувшему под себя ноги, верблюду. Шел уверенной размашистой походкой, по-хозяйски. Его заметили. Над вагонами стали всплывать гудящие головы. В проемах дверей появлялись опухшие лица. Кое-кто сполз по поручням на землю.