еще до рождения Мэгги и время от времени обновлялось местными подростками. Дрейкфорды не давали себе труда закрасить его. Во-первых, семью не интересовала собственная репутация в деревне. Во-вторых, это предупреждение вполне могло соответствовать истине.

Каждый мужчина, женщина и ребенок, рожденные в этой части гор Катскилл, знали, что входить в Ведьмин Лес ни в коем случае нельзя. Там, в чаще, таилась опасность. Для того чтобы в этом убедиться, стоило лишь взглянуть на самих Дрейкфордов. Много лет назад их предок осмелился ступить за живую изгородь, и Дрейкфорды расплачивались за это до сих пор. Ни один из жителей Схемердаля, каким бы смелым, глупым или пьяным он ни был, никогда, ни при каких обстоятельствах не сунул бы и носа дальше этого знака.

Однако Мэгги предупреждение нисколько не пугало. Для нее знак был чем-то вроде дверного коврика, напоминанием о том, что она в безопасности, дома, далеко от злых, жестоких людей. Она направила Глэдис в «ворота» и без малейших колебаний въехала в лес.

Если бы Мэгги знала, чтó на самом деле обитает в Ведьмином Лесу, она, возможно, дважды подумала бы.

Глава 4. Дрейкфорды

От «живой изгороди» до фермы было еще полмили. Мэгги медленно ехала по извилистой дороге мимо ручейков и небольших речушек, мимо темных водопадов, мимо одиноких холмов, увенчанных рябиновыми деревьями.

По пути Мэгги размышляла о йоде, швах и лавине вопросов, которые ее ожидали. Что расскажут Рейтеры своим родственникам? Что расскажет Мэгги своим? Вдали показался жилой дом, строение из потемневших бревен с мансардной крышей; с одной стороны находился хлев, который использовался в качестве дровяного сарая, с другой – огород. На подоконнике стояла зажженная керосиновая лампа. Электричества у Дрейкфордов не было.

Мэгги подъехала к хлеву. Не успела она затормозить, как на крыльце кто-то включил карманный фонарик. Капли дождя поблескивали в узком луче света. Он задержался у нее на лице, и Мэгги прищурилась. Потом луч скользнул по прицепу и остановился на вмятине, оставленной камнем Абеля.

«Превосходно», – подумала Мэгги. Взяла с соседнего сиденья зонт, открыла дверцу и спрыгнула на землю. Ее окликнули, но слова потонули в очередном раскате грома. Мэгги обернулась к крыльцу.

– Что? – крикнула она. – Я тебя не слышу.

Мать нетерпеливо махнула рукой и вернулась в дом.

«Если ты так торопишься, могла бы и помочь», – раздраженно подумала Мэгги, морщась от боли в руке. Потом раскрыла зонт, сбегала в сарай за тачкой и подкатила ее к задней части прицепа. Открывая дверцы, она постаралась взять себя в руки, чтобы не закашляться, не отшатнуться. В нос ударила тошнотворная вонь, смесь едкого запаха химикалий и смрада тухлого мяса.

– Мы дома, – бодро произнесла Мэгги.

В дальнем углу что-то пошевелилось, потом на пол посыпалась солома, и существо поползло к выходу. Оно двигалось медленно, слышалось хриплое прерывистое дыхание. Когда пассажир прицепа появился на пороге, Мэгги заставила себя смотреть. Ее взгляд скользил по бесформенному телу, в котором осталось совсем немного человеческого. Неестественно вывернутая рука, сросшиеся, негнущиеся пальцы, блеск единственного глаза. Существо было одето во фланелевую рабочую рубашку – ее перешили летом, но она уже износилась. Мэгги наклонилась, подхватила его под мышки и уперлась ногой в бампер. Кряхтя от напряжения, она вытащила отца из прицепа.

Он упал в тачку с мягким шлепком, словно осьминог, которого вытряхнули из сети на палубу траулера.

При этом звуке Мэгги снова поморщилась.

– Больно было?

Отец беспокойно извивался в тачке. Капли дождя, падавшие на его охваченное лихорадкой тело, сразу испарялись. Он попытался ответить, но речь теперь давалась Биллу Дрейкфорду с трудом, а поездка лишила его последних сил. Ему удалось выдавить какую-то бессвязную фразу. Мэгги уловила только слово «контроль».

– Перестань, – ответила она. – Я тоже потеряла контроль над собой. Давай, двигаемся, иначе опоздаем к чаю.

Лежавшее в тачке тело сотряс спазм. Папа смеется, подумала Мэгги. У него всегда было отличное чувство юмора. Он перестал шевелиться и лежал тихо, как будто смирившись со своим положением, с беспомощностью, зависимостью от других. Мэгги смотрела в неузнаваемое лицо, обращенное к ней. У него больше не было губ, а лицевые мускулы были постоянно напряжены, так что даже нейтральное выражение напоминало ухмылку Веселого Роджера. Но этот единственный глаз, затянутый катарактой, мог передавать множество эмоций. И сейчас Мэгги угадала во взгляде отца безграничное доверие.

Она попыталась улыбнуться, но ничего не получилось. Отцу становилось все хуже и хуже. Год назад он мог самостоятельно забираться в инвалидное кресло. Он мог поддерживать разговор и играть в шахматы с Комком. Черт побери, он даже кричал от восторга, когда по радио объявляли, что «Янкис»[7] проиграли. По какой-то неизвестной причине отец не выносил «Янкис», и это всегда забавляло Мэгги.

Теперь ей казалось, что все это было в прошлой жизни. За последние двенадцать месяцев кости отца размягчились. Он не мог держаться прямо, не говоря уже о том, чтобы чистить зубы или переставлять шахматные фигуры. Она знала, что вскоре он окончательно потеряет прежний облик. Да, смотреть на эти физические изменения было невыносимо, это разрывало ей сердце, но не только по этой причине Мэгги не могла спать по ночам. Насколько она могла судить, ее отец оставался в здравом уме. Билл Дрейкфорд понимал, что с ним происходит. И это было хуже всего.

Но сейчас Мэгги некогда было размышлять об этом. Завезти отца в дом было нелегкой задачей. Главным в этом деле было набрать достаточную скорость перед пандусом, чтобы вкатить тяжелую тачку на веранду. Это удалось Мэгги со второго раза, потом она пересадила отца в инвалидное кресло, стоявшее рядом. Устроив его поудобнее, она открыла входную дверь.

Комната, в которую они вошли, была типичной для местных фермерских домов: длинное помещение с низким потолком, открытые потолочные балки, почерневший от сажи камин. Стены были голыми – ни фотографий, ни зеркал, ничего, если не считать двух-трех старых рисунков Комка. Над очагом грелся чайник, а рядом, за грубо сколоченным столом, брат Мэгги Джордж по прозвищу Комок корпел над пожелтевшим атласом. Пламя отражалось в стеклах очков, что придавало мальчику сходство с трудолюбивым жуком. Он поднял голову и бросил на Мэгги беспокойный взгляд.

– Мама в ярости, – одними губами произнес он.

Как раз в этот момент мать появилась на пороге кладовой. Элизабет Дрейкфорд оглядела растрепанную Мэгги, потом взглянула на мужа. Только сейчас Мэгги заметила кровь на его рубашке. Миссис Дрейкфорд подошла к инвалидной коляске и знаком велела дочери отойти.