клубе завода состоялся товарищеский суд. Пришли не только рабочие, которые трудятся в одном цехе со Степановым, но и вся его семья — жена, два сына — комсомольцы. Присутствовали на суде и секретарь парткома, и директор завода. Один за другим выступавшие гневно осуждали поведение слесаря. Горечью и обидой, тревогой за судьбу мужа и детей, болью матери было проникнуто выступление Екатерины Анисимовны Степановой:

— Ты опозорил себя, коллектив, семью. Ты забыл даже о детях. Кто будет содержать их, если тебя не восстановят на работу? Кто примет тебя, пьяницу? Стыдно людям в глаза смотреть, детям за тебя стыдно.

— Отец! Я хоть и твой сын, но не могу защищать тебя, — продолжал мысль матери комсомолец Евгений. Он смотрел на поникшую голову отца и, сев рядом, попросил его:

— Ты должен объяснить все рабочим.

Не было человека в зале, кто бы равнодушно отнесся к обсуждению. Люди с мест выражали свое возмущение, требовали сурового осуждения Степанова.

Вот к столу, где сидят члены товарищеского суда, проходит человек. Привычным движением он поправляет прядь седых волос, случайно обнажив при этом широкий шрам на лбу. Это мастер участка Яков Павлович Железнов.

— Я хорошо помню бессонные ночи, проведенные вместе с тобой, Степанов, в окопах. Мы, твои товарищи по оружию, восхищались тогда твоей дисциплиной, воинским мастерством и отвагой. В то время смерть постоянно угрожала нам. Но ты был верен долгу, когда воевал с фашистами. Ты рисковал своей жизнью и в мирное время, когда спасал государственное имущество от грабителей. А теперь что? Все, что было завоевано кровью и создано рабочими руками, и твоими, в том числе, ты промениваешь на стакан водки. А иначе чем же другим объяснить, что ты не дорожишь теперь коллективом, его трудом и мешаешь нам работать лучше? Что молчишь?..

— Правильно! Пусть скажет, как расценивает свое поведение, — раздалось в зале.

Степанов тяжело поднялся. Ноги подкашивались и мелко дрожали в коленках, голова еще ниже опустилась на грудь. Он понимал, что судьба его находится сейчас в руках товарищей.

— Стыдно мне за себя. Еще никогда не было так стыдно и тяжело. Но прошу вас, поверьте мне, я хочу работать с вами. Пошлите на самый трудный участок, куда пошлете — пойду. Но поверьте, такого больше никогда не будет. И жене это говорю, и детям своим. Все.

— А это — искренне? — испытующе продолжали задавать вопросы Степанову.

Тут слово попросил коммунист Ваганов.

— Степанов заслуживает наказания. Но он понял свою ошибку. Ему надо поверить. Оступившегося человека надо поддержать. Если мы возьмем на себя ответственность за дальнейшее поведение Степанова, директор согласится не увольнять его с работы. Наш коллектив взял обязательство бороться за звание коммунистического труда. Стало быть, борьба за человека должна быть первостепенной. Я уверен, что слесарь Степанов оправдает наше доверие.

Присутствующие на товарищеском суде директор завода и парторг одобрительно переглянулись.

Товарищеский суд выразил единое мнение рабочих. А через два дня директор издал другой приказ:

«Соглашаясь с решением товарищеского суда, слесаря Степанова с работы не увольнять, ограничиться общественным порицанием».

С тех пор прошло уже более трех лет. Николай Иванович Степанов трудится на том же заводе.

— После товарищеского суда словно подменили человека, — говорят о нем рабочие и руководители завода. А не так давно он со своими товарищами отпраздновал знаменательный день. Коллективу, в котором трудится Степанов, присвоено звание коммунистического.

К. НИКИТИН

Случайный жених

Короткая июльская ночь уже растворялась в наступающем рассвете. Улицы были непривычно пустынными и тихими.

Но вот из-за угла появился начальник охраны Долгунов. Лениво шевеля вожжами, он подъезжал на своей двуколке к улице Сталеваров. Его небольшое морщинистое лицо было полусонным. В черной диагоналевой гимнастерке, вздувшейся складками на груди и плечах, он напоминал большую нахохлившуюся птицу.

«Время уже половина четвертого, — думал он. — Самый сон. Как-то там сторожа? Хорошо, что милиции не видно, можно проехать везде, не обращая внимания на запрещающие знаки. Проверю посты да и домой досыпать».

Лошадь бежала рысцой, не нуждаясь в понукании.

Большой промтоварный магазин, к которому подъезжал Долгунов, располагался на первом этаже в последнем на улице Сталеваров пятиэтажном угловом доме. Эта улица выходила пока на пустырь, за которым метрах в ста начинался березняк.

Магазин занимал весь первый этаж, выходя окнами на пустырь и на улицу Сталеваров. Вход в магазин был с улицы. Подъехав к магазину, Долгунов, не видя сторожа, забеспокоился.

Он хотел въехать во двор, но, начав быстро перебегать взглядом с одной витрины магазина на другую, внезапно почувствовал, как ему стало холодно. Его внимание привлекло небольшое окно, самое крайнее, обращенное к пустырю. Он несколько секунд неподвижно смотрел на него. Окно было одностворчатое. Створка его была полуоткрытой.

«Что такое?! Не кража ли? Да где же сторож Пысина?»

Долгунов, хлестнув лошадь, выехал на улицу Сталеваров. Уже сворачивая к арке дома и бросив взгляд вдоль тротуара, он увидел женщину в черном платье с винтовкой за спиной. Пысина стояла в конце квартала, у аптеки, и смотрела, как дворник широкими взмахами метлы чистил тротуар.

— Ох, какая безответственность! — прошептал Долгунов, поворачивая лошадь.

— Ты чего тут лясы точишь? — крикнул он подъезжая. — Где твое место? У тебя магазин обокрали, а ты тут мух ловишь! В магазине окно открыто, заходи и бери, что нужно! Ты как принимала под охрану объект?

— Как окно открыто? Не может быть! Когда я принимала, то все окна были закрыты, — растерялась Пысина.

Долгунов приказал Пысиной вернуться к магазину, а сам погнал лошадь в милицию.

Сторож, охнув и пробормотав что-то о господе боге, побежала к магазину, снимая на ходу винтовку.

Вскоре прибыли сотрудники милиции. Пысина пояснила, что магазин под охрану она приняла от дежурного продавца Квиритовой в шесть часов вечера. Почему же окно, к тому же расположенное так высоко, оказалось полуоткрытым, она не знает. Наверно, никакой кражи нет, а окно открылось само или его открыло ветром.

— Однако ночью ветра не было и сейчас нет, — заметил дежурный отделения милиции, пожилой капитан с худощавым лицом. — А если бы ветер был, то он мог бы открыть окно лишь тогда, когда оно уже было полуоткрыто, как, например, сейчас.

Пысина смутилась, хотела что-то сказать, но потом, видимо, передумала и, махнув рукой, тихо произнесла:

— Я не знаю, как это оно оказалось открытым, но никаких воров я не видела.

— Вы говорите «воров»? Почему вы думаете, что вор был не один? — придирчиво обратился к ней следователь Гибатуллин.

— Я не знаю. Я только