– Тинка, ты чего это? – догнала ее одногруппница Варя Синицкая, быстроглазая и любопытная пройдоха. – Ты чего, Званцева охмуряешь, да? Ну ты даешь, девушка…

– Никого я не охмуряю! Бог с тобой, Варька!

– Да я же видела! Стоит вся из себя такая скромница-отличница, глазки долу… Чего, в городе захотелось остаться, да? И правильно. Да ты не стесняйся, Тинка! Это ж понятно все! А он, знаешь, ничего такой… Не сильно и старый, в общем. Сорок лет всего! А главное – не женат!

– Правда? Правда не женат? А ты откуда знаешь?

– Да мне лаборантка с их кафедры рассказывала – у него жена лет пять назад как умерла. Он один живет. А три года назад, говорят, еще и отца похоронил. Он у него профессором каким-то известным был… Лаборантка говорила, что их тетки ученые с кафедры одно время за ним настоящую охоту устроили, да только все без толку. Ни на кого он так и не позарился. Вроде как, кроме Наташи Ростовой да какой-нибудь там Нины Заречной, больше и полюбить-то никого не в состоянии… Да только, я думаю, ерунда все это, злобствуют просто. Мужик как мужик! Так что давай, Тинка, дерзай! И рожицу свою перед ним так низко не опускай – она у тебя очень даже симпатичная! Особенно глазюки – так зеленью и светятся, загляденье одно… Я б тебе еще присоветовала юбку покороче надеть, да случай не тот. Хотя, кто его знает… Да и не сумеешь ты так, пожалуй. Так что умищем, умищем бери! Интеллектом его поражай! Искренней заинтересованностью в вопросе, в любви, так сказать, к искусству, как к таковому… Ты сейчас по какому поводу к нему подвалила-то?

– Да по курсовой своей. Вопросы задать хотела…

– О! Самое то, Тинка! Валяй, дави его вопросами! Только побольше искренней заинтересованности выкладывай, поняла? Может, и получится что…

Уж чего-чего, а этой самой искренней заинтересованности в Тине было с избытком. А вот другое, на что так открыто намекала Варя Синицкая, отсутствовало напрочь. Более того – она и думать даже ни о чем таком никогда бы не осмелилась, не то что коварные какие планы строить, используя эту действительно чистую, действительно искреннюю заинтересованность в вопросе. Не расскажешь же этой Варе, в самом деле, о своем с детства трогательном и святом отношении к музыке чеховских текстов! Точно ведь засмеет и не поверит… Ну кого, скажите, еще так за самую душу трогают эти чеховские маленькие рассказы о людях, претендующих на знание настоящей правды? Рассказы, предостерегающие от душевного человеческого вырождения, от мещанского тупого самодовольства… Никого и не трогают… Нет, все здесь их читают, конечно, и на спецкурсах изучают, и разбирают героев по косточкам. А только не то все это – не то! Музыки пронзительных чеховских текстов все равно по-настоящему не слышит никто. Обидно. А так бы хотелось, чтоб все слышали! Она и Антону Павловичу Званцеву следующим вечером попыталась эту свою мысль-мечту как-то преподнести, чем и вызвала его очень удивленный, очень заинтересованный взгляд в свою сторону. А еще, как ей показалось, взгляд этот был мягкий и слегка насмешливый. Такой, такой именно, как с портрета любимого писателя! Настоящий, чеховский! Она таки не ошиблась… Оттого и смутилась страшно, и покраснела, и замолчала сразу растерянно.

– Простите, а как вас зовут, я забыл? – тихо спросил Антон Палыч, продолжая ее удивленно рассматривать.

– Вообще меня зовут Валентина. Но все называют просто Тиной.

– Что ж, хорошее у вас имя. Тина. Этаким звоночком звучит. А вы откуда сами будете, Тина? Ведь вы не из нашего города? По говору слышно, что не местная…

– Нет. Я из Белоречья. Это далеко отсюда.

– Хм… Ну что ж, очень приятно с вами познакомиться, уважаемая Тина из Белоречья! А что, Чеховым давно увлекаетесь?

– Давно. С шести лет, как читать начала.

– А кто вас учил?

– Чему учил?

– Ну, Чехова слышать… Тексты его любить…

– Ой, что вы! Никто не учил! А разве можно этому научить, Антон Палыч?

– Нельзя. Вы правы. Нельзя этому научить. Вот и получается, что на вопросы свои вы сами себе и ответили. Никого и ничему нельзя научить силой, наверное. Да и зачем? Вот вы, например, любите чеховские тексты, так и любите себе на здоровье! Это уж кому что природой дано. И никому нельзя своей природы, своего понимания мира навязать. Наверное, и Чехов в свое время это тоже понял, вам не кажется? Посмотрите, как герои его слабы, растерянны, интеллигентны…

– Ну почему же – слабы? Я с вами тут не согласна!

– Да потому, Тина, что и в самом деле никто не знает настоящей правды о человеке! И Чехов не знал. Человек и тогда, и сейчас – существо очень несовершенное. А это значит, что и любая истина несовершенна. Тем более каждый ее понимает по-своему. Одной на всех взятой истины в природе не существует. И Чехов это как раз таки больше всех понимал. Оттого и шутил-грустил…

Тина с ним, однако, совсем не согласилась, бросившись защищать свою точку зрения с девчачьей юной горячностью, забыв про смущение и растерянность. Так и затянулся их то ли философский, то ли литературный спор до самого позднего вечера. Потому и пришлось Антону Павловичу, как человеку глубоко порядочному, идти провожать молодую даму по темным улицам до самых дверей студенческого общежития, хотя дама из скромности сопротивлялась такому вниманию, как могла. Тем более и общежитие ее располагалось всего лишь на соседней улице…

– Какое имя у вас все-таки замечательное – Тина… – вдруг проговорил он, прощаясь на крыльце общежития и глядя уже будто по-новому ей в лицо. – А звучит и впрямь как зеленый колокольчик! Тин-тин, тин-тин… И сами вы как колокольчик…

– Антон Павлович, а вы знаете, я ведь люблю вас… Еще с первого курса люблю… – вдруг тихо проговорила Тина, сама от себя такой крайней смелости не ожидая. И даже лица не опустила. И даже в глаза ему прямо взглянула. Почему-то она его больше не боялась. Не было больше испуганного перед этим мужчиной благоговения. Другое что-то взамен пришло – большое, теплое и нежное, молчать о котором становилось просто невмоготу, вот оно и вырвалось на свободу этим самым «люблю». И разрешения не спросило…

– Что ж, спасибо вам за признание, Тина. Большое спасибо. Я очень тронут, конечно… – неловко пожав плечами, произнес Антон Павлович. И замолчал.

А что он мог ответить ей, интересно? Хорошо, хоть хилая лампочка над крыльцом общежития вовремя замигала и погасла напрочь, и не увидела Тина его растерянного лица, на котором перемешались все эмоции этого странного вечера: и невесть откуда взявшийся интерес к этой смешной девчонке-студентке, и неловкость от ее стремительного признания, и без следов радостно-тщеславного мужского волнения тут не обошлось. Не каждый же день юные студентки в любви к доценту Антону Павловичу Званцеву признаются, в самом деле!

Тина, однако, его молчания выдержать долго не смогла. Повернулась решительно и скрылась за большими тяжелыми дверьми студенческого общежития. Проплакала потом в подушку всю ночь. То ли от счастья, то ли от досады на свою эту неизвестно откуда взявшуюся смелость…