И что у нас в сухом остатке? Душечка. Только работающая. Такое реально? Может быть, может быть… Хотя я лично подобного не встречала.

Так, запутываемся все больше? Получается, в моих глазах чеховская Оленька — отрицательный персонаж, потому что домостроевский, несамостоятельный, без собственной жизни и своего мнения, сиречь — ничтожный? А вот и нет. Кому плохо от такого ее образа жизни? Никому. Ее мужья счастливы, им с ней хорошо и покойно. Оленька с каждым из них тоже счастлива, с каждым ее жизнь обретает новый смысл, ей самой интересно жить его призванием. Так что хорошо всем. Вот это, собственно, и есть главная мысль-идея: не может быть плохим то, отчего людям хорошо, причем, не за счет других, а исключительно в своем личном, частном мире, не касающимся никого. Сколько бы ни бухтели феминистки, невозможно да и не нужно навязывать счастливым людям свое представление о правильном существовании. Живите, как хотите, а благополучных и довольных жизнью людей оставьте в покое. И не надо называть их ничтожествами! Для начала попробуйте стать счастливыми, как они. Неизвестно еще, получится ли у вас.

Казалось бы, моя позиция вполне должна удовлетворить «домостроевок». Но начинается вторая часть «Марлезонского балета». Я таки выступила в роли мичуринца, скрестив две непримиримые женские идеологии, получив некий доведенный до абсурда результат в виде героини моего рассказа, Наташи — достойной продолжательницы дела чеховской Оленьки.

Насколько мой персонаж реален? Понятия не имею, но не зря же она родилась в моем воображении. Не только Чехов тому причина. В те годы, когда я написала этот рассказ, одной из моих параллельных тем в журналистике был феминизм. Я его изучала как явление, новое в нашей жизни. Поначалу феминистки меня очаровали образованностью, деловитостью, умением самореализоваться и интересными идеями. Собственно, и по сей день я отношусь к ним весьма уважительно: а как можно не уважать тех, кто борется за твои же права? Меня смущают лишь крайности, которые нет-нет да и проскакивают в их деятельности и рассуждениях. Но в целом феминистское движение — дело полезное.

Моя героиня Наташа — вполне состоявшаяся женщина, зарабатывающая, которая совершенно спокойно могла бы сама себя содержать, в общем, быть абсолютно независимой и свободной. Мечта феминисток? Ага.

С другой стороны, Она типичная чеховская Оленька: жизнь и работу каждого из своих мужчин совершенно искренне принимает близко к сердцу, фактически живет интересами каждого из них. И как ее на всех хватает? Ну, она же современная, существующая в бешеном темпе, энергичная барышня (мечта феминисток!), ей на все хватает сил. «Но почему она их тратит на каких-то там мужчин? — возмутится некая феминистка, — вместо того, чтобы делать карьеру, влиться в общественную жизнь?!» И мы возвращаемся к тому, о чем уже говорили: кому-то от этого плохо? Кто-то несчастен? Наташа и ее мужчины идут по чьим-то головам? На все вопросы — ответ «нет». Так почему же это неправильно?

Казалось бы, «домостроевки» должны меня поддержать. Но вряд ли… Ведь у Наташи не один мужчина, а это противоречит домостроевским постулатам. И вообще — как-то неприлично все это… И опять я отвечаю вопросом на вопрос: кому от этого плохо?

Женщина, несущая радость, дарящая свет, согревающая, теплая, как оранжевое солнышко, сладкая, как оранжевый апельсин. Если ее света и тепла хватает на многих, если ее распирает от желания дарить и отдавать, если она полна любви и желания дарить эту любовь не только одному человеку, то почему, собственно, это неприлично и плохо? Не убеждена, что кто-то смог бы дать аргументированный и убедительный ответ на этот вопрос. Наташа порочна — но… почему?

Потому что, когда появятся дети, скажет строгий читатель, вся эта вакханалия может сказаться них. Как написал Михаил Жванецкий, давайте переживать неприятности по мере их поступления. Вот когда дети появятся, посмотрим. Что-то мне подсказывает: у такой натуры, как моя героиня, весь любовный пыл и желание заботиться и опекать тут же переключатся на них, на маленьких. И ее детки никогда всегда будут счастливыми, потому что у них будет удивительно любящая мама.

И снова я возвращаюсь к себе — любимой. Перечитав свой следующий рассказик, я так погрузилась в мою былую трясину, что чуть было не захлебнулась горькой гадостью. Пришлось немедленно возвращаться к нынешней реальности, вытаскивая себя за волосы из тягостных воспоминаний, отряхиваться, как пес после дождя, и чуть не до визга радоваться собственному сегодняшнему положению. Да-да-да! Следующий опус — опять и снова — про меня! Это ж как женщину колбасило, что она (в смысле, я) не постеснялась выложить на всеобщее обозрение собственную историю? Впрочем, кто мог об этом догадаться, ежели и мама родная не узнала в героине собственную дочь?

Как это все началось? Может, в самый первый день ее, Лидиного, пребывания в больнице, в двухместной палате коммерческого отделения? Правда, сначала была операционная, а уж после отделанная деревом, чистенькая, похожая на хороший номер в хорошей гостинице, палата. Но — нет, нет и нет! Потом уже, размышляя над всем происшедшим, Лида поняла, что мысль-идея-чувство — вот именно такое трехголовое создание — поселилось в ее душе давно и, собственно, оно-то и привело ее к тому, к чему она пришла… А вот как давно это случилось — сказать сложно, да и, в сущности, не это важно.

«Оно» (трехголовое создание) не имело никакого словесного определения или другого обозначения, но уже давно вмешивалось в Лидино существование. «Он» о заставляло, например, внимательно прислушиваться к телефонным разговорам Гешки — мужа и отца ее детей, к его деловым телефонным переговорам.

— Ну так мы договорились, Сеньк! Значит, ты прямиком жмешь в контору, а я буду разбираться с растаможкой. Сеня, ищи клиентов, не финти! С каждой тачки мы имеем… Ну ты сам знаешь…

Потом Лида интересовалась:

— А что там, на таможне?

Гешка охотно делился:

— Машины крутых мужиков. Они везут иномарки, а мы их быстренько прокручиваем на таможне, потом оформляем как «фирмочные»… Дяди сильно на этом экономят, ну, и нам платят…

Гешка назывался менеджером и работал в фирме.

— Этим и занимается твоя контора? — недоумевала Лида.

— Да нет, ты же знаешь, мы оргтехникой торгуем, а это так… А чего это ты спрашиваешь? — вдруг недоумевал муж. — Боишься за меня, что ли? Если это и опасно, то только для владельцев тачек, не волнуйся!

— А я и не волнуюсь, — пожимала плечами Лида. Гешка не понимал, что Лида просто поражалась: чем это все кругом занимаются? Вот Гешка и его приятели: по тридцать пять уже мужикам, все с инженерными дипломами, а все Гешки, Сеньки, Васьки да Петьки. Все ищут «клиентов», которым что-то продают, во всяком случае, пытаются. Все — менеджеры. Теперь вот эти «менеджеры» богатым дядькам тачки растамаживают… Это что — профессия такая?

— Несешь ересь какую-то, — ворчал Гешка. — Я ж деньги зарабатываю! Может, не такие уж большие по нынешним временам, так не все сразу, Лид!