— В свалке вас по касательной ударили в голову, я успел подхватить ваше тело к себе на лошадь и тут же дал шенкелей. Кобыла у меня была свежая, и удалось ускакать, хотя за нами гнались и стреляли из лука. Одна стрела попала мне в плечо. В соседней деревне стоял гарнизон самураев дзикисидан, рёсуй сотни меня знал и быстро организовал прочесывание. Место схватки мы нашли быстро, люди Огигаяцу смогли уйти и забрать тело вашего отца.

— Так, может быть, отец еще жив?

— Когда я последний раз обернулся, — опустил голову Эмуро, — его голову уже насадили на пику.

Самурай понурился и мрачно уставился в пол.

— Мы, вассалы Сатоми, даже не можем попрощаться с Ёшитакой. Какой позор! Господин, я очень виноват, что сбежал с поля боя, мне нет прощения. Я очень прошу разрешить мне смыть бесчестье и уйти в пустоту.

Вот, блин, нация самоубийц! В какой еще стране придумают столько разнообразных причин к суициду? Дзюнси (самоубийство из верности), фунси (самоубийство в знак протеста), канси (как упрек своему господину за его поведение) и т. д. и т. п. Как что не так, как моральная проблема — сразу животы резать. Взять того же Эмуро. Человек спас сына дайме, был ранен и при этом все равно чувствует вину за то, что не умер на поле боя. Насколько же въелись в кровь японцев эти «гиму» и «гири». Люди на островах живут, окруженные загонами и оградами бесконечных обязательств. Шаг влево, шаг вправо — расстрел. Причем в добровольном порядке. Если гири — аналог взаимного альтруизма (я должен тебе потому, что ты делаешь что-то для меня) — еще туда-сюда, то гиму — бесконечный неоплатный долг, в состоянии которого живет средний японец и по сей день, — мне совсем непонятен. Ты еще только родился, а уже по гроб обязан семье (что понятно), родственникам (почти понятно), сюзерену (ладно, сделаем скидку на сословное общество), императору (ему-то с какой стати?), предкам и нации в целом… По мне, такое моральное мышление направлено в прошлое и носит уж очень односторонний характер. Если общество ставит во главу угла долг перед другими, то пусть это будет лучше долг перед своими детьми, чем перед предками и абстрактным народом и императором. Не это ли является залогом прогресса, в том числе и социального?

— Так. Сэппуку делать не разрешаю. Вашей вины в том, что мой отец с охраной попали в засаду, я не вижу. Вы спасли мне жизнь, я вам за это благодарен. Назначаю вас, Эмуро Ясино, начальником своей охраны и жалую медалью за доблесть.

Вручаю самураю золотую китайскую монету. Тот, шокированный, кланяется до полу.

— Но это еще не все. — Я поворачиваюсь к Тотоми: — Какой доход у семьи Эмуро?

— Двадцать коку в год, — без запинки отвечает жена.

— Я удваиваю ваше содержание. Выздоравливайте и займитесь организацией моей охраны. Подберите верных самураев, держите связь с мацукэ замка, чтобы история с засадой не повторилась. Если вы, я совершим сэппуку — значит, огигаяцу победили. Ибо некому будет отомстить врагам.

Этот аргумент самурай принимает благосклонно, мщение — это японцам близко и понятно. Христианские заповеди из разряда «подставь другую щеку» тут еще долго не приживутся.

Так, одно дело сделано. После обеда ко мне приводят «писателя». Выглядит Мисаки Мураками значительно лучше — опрятное кимоно, выбритая макушка, чистые волосы и правильная самурайская косичка.

— Как вышло, что такого молодого парня назначили замковым мацукэ? — поинтересовался я для начала у рыжего самурая.

— Я сам сирота, из крестьян, — начал свой рассказ «главный шпион», — родители умерли от чумы. Жил я у двоюродной тетки, на птичьих правах. В шесть лет меня усыновил господин Цугара Гэмбан, который был проездом через нашу деревню. Чем-то я ему глянулся, и верховный мацукэ Сатоми не только выкупил меня у семьи тетки за полкоку, но и официально признал своим сыном. С самого раннего возраста Цугара начал меня учить всем премудростям нашей профессии.

Из дальнейшего рассказа «писателя» выяснилась просто эпическая картина шпионской деятельности Сатоми. Разведслужба клана была поставлена на широкую ногу и включала в себя как органы по обеспечению внутренней безопасности, так и обширную агентуру за пределами домена. Цугара Гэмбан не поленился в специальном трактате классифицировать все возможные угрозы для Сатоми. По степени значимости к ним относились: 1) военное вторжение, саботаж и диверсии со стороны враждебных соседних кланов; 2) предательство союзников, вассалов; 3) восстания крестьян или самураев; 4) внешняя угроза со стороны (христиане, пираты вако…); 5) мятежи и подрывная деятельность буддийского духовенства и насельников монастырей; 6) потеря расположения императорского двора, или сёгуната Асикага.

По первому пункту угроз Цугара Гэмбан, а затем и Мисаки Мураками проделали огромную работу. Были внедрены десятки агентов во все соседние кланы — Ходзе, Имагава, Огигаяцу, Яманоути, Уэсуги, Сатакэ, Датэ и др. Внедрялись агенты, используя легенду прикрытия, именуемую «о-нивабан» — «садовник». Именно на должности садовника замка, городского парка очень удобно следить за перемещениями войск, закупками оружия, ремонтом укреплений и т. п. Кроме нелегалов, у Сатоми были и полулегальные разведчики. Дайме участвовал капиталами в двух крупных торговых домах — Нийо Джиньи и Самуёши Таиши. Те в свою очередь имели в каждом крупном городе соседних провинций официальное представительство. Где, как нетрудно догадаться, трудились агенты Цугары Гэмбана. Связь осуществлялась через тайники и голубиную почту, активно использовались различные коды и тайнопись. Однако внешняя разведслужба не только занималась пассивным сбором информации. Из нанятых ронинов[30]было сформировано три штурмовых отряда по двадцать человек в каждом. Их готовили к совершению силовых акций — захвату ворот замков, убийству высокопоставленных чиновников и вражеских генералов. Каждому ронину было обещано наследственное дворянство и поместья в землях Сатоми.

Внутренняя безопасность также базировалась на агентуре. За всеми более-менее значимыми фигурами обеих провинций велась слежка. Шпионы Гэмбана проникли как в свиту Ёшитойо Сатоми, так и в окружение всех крупных военачальников, включая Хиро. В основном это были слуги, повара, конюхи. Под особым контролем состояли злачные места, как то: игорные дома и Ивовый мир. Под последним подразумевался квартал красных фонарей, состоявший из так называемых «окия». Окия — это не просто чайный домик, где гейша принимает гостей. Это, можно сказать, целое артельное хозяйство со своей общиной (ученицы, пожилые гейши, парикмахеры, массажисты…), активами (дорогие кимоно, драгоценности), пассивами (налоги, обучение), постоянной клиентурой. Вопреки моим представлениям самыми ценными агентами были вовсе не гейши, в чьи обязанности, как оказалось, вовсе не входил секс с клиентами, а юдзё — проститутки. Именно в их присутствии развязывался язык мужчин и пополнялся архив мацукэ.

Да-да, японский образ жизни подразумевал полный учет и контроль, в том числе и в сфере безопасности. На каждую важную личность было заведено досье, куда заносилась вся существенная информация. Тотальный учет, кстати, помогал искать убийц и воров, выявлять фальшивомонетчиков и мошенников — все эти полицейские функции также вменялись в обязанности мацукэ.