Ну что? Погнали дальше? Погнали. За самого Ёшитойо выпить надо? Обязательно. За жену? Непременно. И пошло-поехало. За урожай, за здоровье и опять за императора. Черт, это уже мы по кругу идем. Брат сомлел окончательно и спит сидя. Верные самураи качаются из стороны в сторону. Дядя раскраснелся так, что прикурить можно, — громко хохочет над своими шутками, стучит ладонями по татами. Расстегнул доспехи, стянул с себя панцирь, набедренники и наручи. Достал из рукава веер, обмахивается. И тут все и произошло.

Тотоми, налив дяде новую порцию, повернулась к нему спиной, собираясь спуститься с помоста. При этом наклонилась немного вперед. И тут же получила шлепок веером по попке. Вкупе с похабной шуткой. Может, в другой ситуации все можно было бы спустить на тормозах и ограничиться традиционным мордобитием, что в общем-то сомнительно — все железом обвешаны. Но не в этот раз. Я тут же подскочил на ноги и с криком:

— Ксоо! — плеснул в лицо Ёшитойо недопитое сакэ.

Дядя ожидаемо взревел, грузно поднялся на ноги и выхватил меч. Все, дело сделано. На дяде тут же повисли его самураи, крича, что он, конечно, нарушил ва — гармонию этого дома, но они просят их простить. Сакэ и все такое… Только вот сам Ёшитойо извиняться не собирался — одним легким движением он сбросил с себя бойцов и кинулся на меня. Я тоже вытащил меч и закрыл собой Тотоми, которая благоразумно бросилась вон из комнаты.

Рядом со мной встали, пошатываясь, Цурумаки и Ясино. Услышав наши крики, в комнату ворвалась охрана. Однако в бой двух родственников вмешиваться никто не решился.

Первые несколько ударов дяди чуть не поставили крест на моей карьере дайме. Сила у него была чудовищная, и если бы не алкоголь в крови, то никакие унаследованные навыки мне бы не помогли. Слишком разные весовые категории. Двигался Ёшитойо быстро, бил резко и сильно, вот только координация движений страдала. То запнется, то промажет. Я же старался не ставить жестких блоков, а ограничиваться обкаткой выпадов, проваливая его вперед и вправо. На одном из выпадов удалось защитный отбив перевести в финт и резануть по правой ноге дяди. Полилась кровь.

Тут очнулся спавший Хайра и попытался броситься нас разнимать. Но его перехватил Танэда. Все это я видел краем глаза, полностью сосредоточившись на уклонах, скрутках тела. Хороший фехтовальщик до половины силы поражающих ударов гасит за счет движений корпуса. Особенно если его противник очень физически развит. Меч у дяди был замечательной ковки, но и клинок айна не хуже.

И вот она, развязка. Дядя делает мощный засечный удар справа с подшагом, но раненая нога не дает сделать ему правильное движение, и Ёшитойо напарывается на мой встречный выпад. Я с противным хрустом вскрываю грудину дяди как консервную банку. Среди развороченных ребер видно бьющееся сердце. Бьется, правда, оно недолго, и через минуту Ёшитойо Сатоми умирает.

К этому времени зал под завязку забит вооруженными солдатами. Самураи из свиты дяди окружены и разоружены.

Я устало опускаюсь на пол. Чувствую, что вот-вот меня вырвет выпитым сакэ. Вот будет позор. На передний план проталкивается генерал и берет инициативу в свои руки. Тело дяди уносят в замковый ледник, все лишние люди покидают зал, Хиро лично берет письменные показания со свидетелей. Очень предусмотрительно. В комнату вбегает Тотоми. Бледная, но зато с мечом. Меч-то у нее откуда?

Поражения учат нас лучше, чем победы.

Японская пословица

— Я вас очень прошу остановить эту варварскую казнь! — Филипп Родригес указывает рукой на шеренгу самураев, приготовившихся совершить сэппуку.

Десять дядиных военачальников и охранников расположились на специальных белых татами во дворе замка. За каждым из них стоит мечник, готовый отрубить голову, после того как сидящий на коленях мужчина вскроет свой живот. И почему Ёшитойо был настолько уверен в себе, что приехал в Тибу, взяв с собой лишь самых близких друзей и соратников? Явись он сюда во главе своего тайдана — тысячи, — неизвестно, как обернулось бы дело. Дядины войска подойдут лишь завтра, и Хиро заверил меня, что проблем не будет. Все, кто мог бы поднять бунт и захватить власть, — вот они, на плацу.

— Не буду.

— Почему? Посадите их в тюрьму, вышлите за пределы княжества… Я не понимаю, в чем их вина? В том, что они верно служили вашему дяде? В чем их преступление?!

— Вы в Японии не так давно и еще не понимаете нашей специфики. — Ага, так и сказал: «нашей». Потихоньку вживаюсь в местные реалии.

— Двадцать миллионов человек живут на четырех небольших, по европейским меркам, островах. Белковой пищи мало, выращивание риса — весьма рисковое занятие. Ловля рыбы также не гарантирует стабильного питания, да и запасать морских гадов трудно. Свободной земли нет. Крупного животноводства нет. Пара засушливых лет — и крестьяне начинают убивать новорожденных, отвозить пожилых родителей в горы. Поймите, самоубийство — это способ саморегуляции общества. Важный и нужный ритуал. Представьте, что вам в Португалии запретят корриду.

— Да как можно сравнивать убийство быка и человека?! — Глаза иезуита просто мечут молнии.

— Можно, можно. Не исключено, что пройдет лет пятьсот — и у вас в стране появятся люди, которые скажут, что страдания быка ничем не отличаются от страданий человека. Что он тоже живой, чувствует. Издеваться и втыкать дротики в холку ради развлечения — негуманно. Вы же священник! Смотрите на все sub specie aeternitatis.[38]

— Вечность — это Бог! Он прямо в Библии запрещает самоубийство! Это один из смертных грехов. Человек, нарушивший волю Бога, отказавшийся от дара жизни, попадает сразу в ад.

— По мне, сознательно приезжать в Иерусалим, зная, что через несколько дней тебя подвесят на кресте, — это и есть натуральное самоубийство. В этом смысле Иисус Христос очень похож на самурая — исполнил свой долг до конца.

— Не богохульствуйте! — Священника трясет от ярости. — Это была крестная жертва, выкуп перед Богом Отцом за все грешное человечество!

— Ну и эти самураи — тоже жертва и тоже выкуп. Только не за все человечество в целом, а за японскую нацию в целом и за наш клан в частности. Сам пожил — дай пожить другим. Поймите, они — жертвы той среды, в которой приходится жить. Клан Сатоми не может себе позволить раскола и смуты — кругом враги. Цена такой розни — десятки тысяч жизней, что, согласитесь, много больше, чем эти десятеро.

— Вы… вы… — не мог подобрать слов священник. — Варвары!

Сказал и, видно, испугался.

— Разве варвары могут перед смертью написать такое? — Я подозвал Хиро и взял у него лист с предсмертными стихами. — Послушайте, я вам переведу:

Улетая в небо,

Губами касаюсь снежинок,

Пролетающих мимо.[39]