Старик говорил загадками, чем дальше и больше у Громова было вопросов, тем непонятнее старик отвечал на них, как будто специально запутывал его. Громов знал, что, согласно секретной инструкции, ему не положено всего знать о «Черном квадрате». Все, что ему положено знать, он должен узнает от старика.

«Вероятно, — думал Громов, — старик уже сообщил ему все, что хотел, остальное было засекреченным».

— По вашим словам, Иван Трофимович, я понял, что вы не сможете заниматься работой «Черного квадрата»?

Старик качнул головой в знак согласия.

— Ему нужен кто-то помоложе чем я.

— Но кого же я могу предложить, я ведь ничего не знаю?

— Он уже выбрал помощника.

— И кто он? — спросил с не скрывающим интересом Громов, замечая, при этом, какую-то грусть во взгляде старика.

— Я по многу часов сидел здесь один. Порою меня охватывает тоска, навязчиво посещают странные мысли. Правильно ли я поступил тогда, в юности? Я слишком рано прикоснулся к зловещей тайне. Судьба ли это сыграла так со мной, или я был избран миром неподвластным человеческому разуму? В такие минуты одиночества меня охватывает зыбкая вуаль забвения. Мне хочется вернуться в далекое прошлое и не знать того, от чего я никогда не уйду. Даже здесь слышен шум города, далекие его отголоски, он незаметно подползает к моему уху и ворчит, клокочет, шипит, он напоминает мне, что я не один, вокруг меня бурлит суетливая людская жизнь. Люди счастливы, потому что не знают того, что ведомо мне. Порой я думаю, что лучше умереть и переродиться вновь, чем страдать всю жизнь. — Голос старика был печальным, словно он терзал себя за что-то.

— Вы раньше жили в городе? — решил спросить Громов, не понимая, о чем говорит старик.

— Да, но потом я решил переехать из шумного и многолюдного города. Я искал уединения в сельской жизни, и надеялся на спасение, но, увы … Я хотел отсрочить, как можно дольше свою старость, но это невозможно. И я знаю это, и ничего не могу поделать … Теперь, раз вы тут появились, мне придется выполнить обещание, данное мной много лет назад. Я отдаю вам самое дорогое, что есть у меня — своего единственного любимого внука.

— Он должен заменить вас? — догадался Громов.

— Да, — печально ответил старик. — Его зовут Александр Архипов, ему 13 лет, его родители погибли. У него кроме меня никого нет.

— Но ведь ребенок, 13 лет… — удивился Громов.

— Так должно быть. Он только начинает свою жизнь, и, к сожалению, уже вступает в свое темное наследство, которое я, невольно, подготовил для него.

— Вы представите мне вашего внука?

— Да, разумеется, — с грустью ответил старик, как бы ни желая этого делать. — С этого момента я его передаю вам, за его жизнь не беспокойтесь. Он уже знает о нем.

Последние слова заставили Громова в очередной раз задуматься: «Он уже знает о нем, — повторил про себя Громов».

— Вы идите к машине, — сказал твердым, уверенным голосом Иван Трофимович, теперь в его голосе не летала тень сожаления. — Он подойдет к вам спустя некоторое время. Дело в том, что он ничего не знает. Я должен ему все объяснить, многое рассказать. Он, мальчик умный, способный, он справится. Быть может, я зря волнуюсь, и эта работа — для него, как знать. Я ведь ему, как отец, потому и волнуюсь.

После этих слов старик открыл дверь и скрылся в чреве дома, а Громов, с тревожным чувством, не покидающим его, и зыбким ветерком, какой-то уверенности в положительном исходе имеющейся ночной проблемы, отправился к машине ожидать тринадцатилетнего подростка.

Иван Трофимович вошел в спальню внука, и застал его сидящим у окна, с интересом поглядывающего на улицу. Мальчик встрепенулся, поправил очки и вопросительно поглядел на деда.

— Ты не спишь? — спросил дед.

— Как тут уснешь. К нам приехали?

— Да, это … это ко мне, — с неохотой ответил старик.

— Не думаю, что этот дядя просто так приехал, — бодро сказал Александр, и с интересом посмотрел в печальные глаза деда.

Мальчик предчувствовал какой-то подъем, скрытую зарождающуюся энергию. Форточка была открыта, и сквозь нее в комнату вливался утренний, свежий благоухающий запах полей и лесов, наполненный свежестью рек, распустившихся полевых и лесных цветов, душистых трав. Эти запахи пробуждали в подростке неиссякаемую энергию, наполняли его бодростью и юношеской неутолимой радостью. Мальчик не задумывался об этом, но наслаждался легкостью жизни, ее безудержной силой, природной, естественной энергией молодости. Однако, Александр не мог прочесть того же божественного чувства на грустном, озабоченном лице своего деда.

— Ты прав, Саша, — тихо сказал старик, делая тяжелый выдох, словно ему не хватало воздуха. — Но с чего ты взял, что что-то случилось? — с последней угасающей надеждой спросил старик.

Мальчик бросил взгляд в окно, изучая машину, потом взглянул на деда, почесал лоб и ответил:

— Этот мужчина на иномарке приехал к нам. Я видел все. Он о чем-то беседовал с тобой на веранде, в дом ты его не пустил. Ты не первый раз едешь на работу в Кремлевский музей. Раньше, я не обращал внимания на то, что всякий раз за тобой приезжала машина с молодым шофером. Ты мне уже говорил, что ты работаешь в Кремлевском музее и заведуешь им. Но всякий раз я подвергал сомнению твои ответы, и с каждым разом все больше и больше. Теперь я уверен, что у директора музея, даже, если музей находится в Кремле, не может быть личного автомобиля, да еще и с шофером. Теперь за тобой приехал мужчина в возрасте, он не похож на шофера, скорее, он какой-то служащий или даже начальник. Я понял это по его походке и лицу. Походка военного, но спокойная, уверенная. Нет, это не простой солдат, скорее офицер. Держится он уверенно, лицо озабоченное, но властное, как у хозяина, владельца. Я предполагаю, что это какая-то шишка из Кремля, большой начальник. Он без личного шофера, и без охраны, значит, уверен в себе, силен и умеет предвидеть события и рассчитывать поступки. Умен, сдержан и, вместе с тем, в нем имеется какой-то отпечаток решительности. Номера машины государственные, значит, она служебная. После вашего тяжелого разговора на веранде, после которого его лицо не прояснилось, а скорее наоборот, покрылось озабоченностью, он не уехал, а остался ждать в машине, нервно покуривая. Вероятно, волнуется. Ты, дедушка, не начал собираться и даже не был готов к разговору с ним. Я и сейчас вижу на твоем лице тяжесть твоих мыслей. Что-то случилось, и это связано, вероятно, коль ты ко мне пришел, со мной. Ты хочешь уйти от меня навсегда? Тебя заберут далеко? Это командировка? Я угадал? — Александр с юношеской прозорливостью и детской наивностью посмотрел на деда.

Старик смотрел мутными, старческими глазами, окруженными многочисленными морщинами, на своего родного, единственного внука и не знал, с чего начать. Он не мог обмануть на этот раз внука, уверяя, что он работает в Кремлевском музее, как говорил ему все эти годы. Настало то время, тот миг, когда он не мог отвернуться от правды, какой смертельной или опасной она не была. Это было время, которое настает в жизни каждого, независимо от того, какую жизнь, праведную или грешную, он прожил.