Хотя я не думал, что он жаждет мирной концовки нашего базара. Задание нужно выполнять, Муха зря не просит…

– Конечно отвечаю, дурик…

Слон, выставив вперед свои внушительные грабли, ринулся вперед с явным намерением придушить меня, как клопа.

Ах, мальчик, мальчик… И почему тебя ни один умный дяденька не просветил, что, когда бьет специалист своего дела, это очень больно? Смертельно больно. И что спецназовец моей комплекции – это тебе не запуганные обыватели-бизнесмены, из которых ты выбивал денежки на пропитание.

Я не стал особо мудрить. Мне красота приемов сейчас была по барабану. Я просто обхватил шею Слона разведенными бедрами в "ножницы" и, придерживая его голову жестким захватом, чтобы не проскользнуть, сделал резкий поворот на девяносто градусов.

Конечно же, я рассчитал абсолютно верно: нижняя часть его массивного туловища застряла в проходе между шконками, а верхняя, взятая в клещи моими ногами, стала напоминать мокрое белье, выкручиваемое прачкой.

Развернись я на больший угол, Слон уже возглавил бы стадо подобных ему слоников на небесах, а так только что-то хрустнуло и толстый дебил обмяк, потеряв сознание.

– Уберите эту падаль, – тихо, но внушительно приказал я опешившим подручным Слона – они уже подтягивались к моей койке.

Я встал, освобождая пространство для эвакуации незадачливого дуболома. И не только – мне почему-то не понравилось выражение лиц близстоящих "отморозков", особенно у дружка Слона, которого кликали Чавела.

Он и впрямь своим смуглым лицом смахивал на цыгана, но был высок и широкоплеч, что не свойственно вечным бродягам, ныне крепко осевшим в домах-дворцах, в основной своей массе построенных на деньги, вырученные от продажи наркотиков и водки.

Ну конечно, как же Чавеле оставить в беде такого чудного кореша, будущего пахана… Заточка как бы сама прыгнула из рукава в ладонь, и Чавела со змеиной грацией, какую нельзя было ожидать от его несколько грузноватой фигуры, ударил, целясь мне в живот, почти без замаха.

Нет, не понимаю я нынешнюю молодежь. "Чему их учит семья и школа?" – так или похоже пел наш великий бард Володя Высоцкий.

Правильно вопрос ставил. Уж если избрал своей профессией смерть, то, будь добр, прилежно изучи все к ней прилагающееся. А вот Чавела решил, что можно шпарить по шпаргалке. Чудак…

Я не сломал ему кисть, хотя мог бы. Я лишь бережно вытащил из онемевшего кулака Чавелы заточку, распрямил ладонь, подтащил фальшивого "цыгана" к тумбочке и пришпилил его руку к деревянной крышке, будто неразумную бабочку, нечаянно угодившую в сачок горе-натуралиста.

Ну и, ясное дело, он потерял сознание. Да-а, хлипкий народец нынче пошел…

Куда, братва? Налетай, Волкодав ко всему готов. Именно Волкодав, а не какойто вшивый Гренадер, спекулянт и сука, торгующая страной оптом и в розницу.

Что, кишка тонка? То-то…

А ты, Муха по фамилии Вараксин? Смотри, смотри, для тебя старался. Немного бравады, чуток техники и солидная доза жестокости. Компост. Все для тебя, чухонец хренов.

Чтобы ты уцепился за меня, как глупая щука за блесну. И прошу тебя – побыстрей. Мне ваша тюряга во где сидит… от горла до пупа.

И вам, дорогой полковник Кончак, наше "ку-ку" с кисточкой. Чтоб вам кур никогда более не топтать. Надели вы на свободного зверя Волкодава ошейник, и теперь он вместо свежатины помои жрет.

Экая вы сволочь, господин полковник… Все, все, успокоился!

И все равно вы, товарищ Кончак, с-сукин сын…

Когда я открыл глаза, надо мною было черное небо в ярких, неестественно больших звездах; они почемуто не стояли на месте, а кружились. Меня едва не стошнило, и я поторопился зажмуриться.

Но все равно меня продолжало качать, будто я плыл по бурному морю в утлой лодчонке. Тогда я, мысленно представив земную твердь, улегся на нее замшелым валуном и слился с такими же, как и я, каменными глыбами, устилающими морское побережье.

Помогло. Тошнота ушла, уступив место голодному спазму. Но море все шумело, правда, не так, как обычно, ритмично, – а непрерывно, будто дождевая вода с крыши.

Я вновь разлепил веки – и опять увидел бриллиантовый блеск звезд. Но теперь они, как и полагается, были неподвижны и далеки.

Привстав на локте, я осмотрелся. Странно, но вокруг высились только горные пики, которые были чернее усыпанного звездами неба. А где же море? Оно ведь плескалось совсем рядом, я это слышал совершенно отчетливо.

Моря не было…

Я поднялся на ноги – и едва не грохнулся на охапку сена, служившую мне постелью. Меня повело, словно пьяного; я вслепую пошарил перед собой руками и наконец обрел опору в виде шершавого, все еще хранившего дневное тепло бока скалы; ее кромка с одной стороны почему-то представляла собой уходящую ввысь изломанную и светящуюся оранжевую линию. Этот абрис то ярко вспыхивал, будто скалу нагревали в огромном горне, то затухал, словно неведомый кузнец уставал надувать меха.

Заинтригованный необъяснимым трюком природы, я, держась за почти отвесную скальную стену, пошел навстречу вспышкам. Но не сделав и десяти шагов, вдруг остолбенело остановился, пораженный необычайным зрелищем.

Скала обрывалась, будто ее обрезали циклопическим ножом. В месте среза, у подножия, образовалась ровная, словно отшлифованная площадка; посреди нее горел костер. Дальше, метрах в двадцати, сверху падала черная, как обсидиановое стекло, стена воды, в которой кровавыми пятнами отражались трепещущие огненные языки.

У костра, вполоборота ко мне, сидел обнаженный до пояса человек и попеременно совал ничем не защищенные руки в огонь. И самое удивительное – не торопился их отдергивать, хотя костер был вовсе не иллюзией.

Сумасшедший?

– Подходи и садись, в ногах правды нет. Будем ужинать, – вдруг буднично сказал он, не поворачиваясь в мою сторону.

По правде говоря, от его слов мне снова чуть не стало дурно. Я даже испугался. Но какая-то неведомая сила потащила меня вперед, и я покорно опустился на плоский камень напротив странного человека, не прекращающего ни на миг свое странное занятие.

– Оклемался, братка? – спросил незнакомец, как мне показалось, с акцентом, хотя я в этом и не был до конца уверен – он говорил на хорошо знакомом мне родном языке, но что это за язык и родной ли он мне?

И только теперь я его узнал. Это был тот самый старик, появившийся из ниоткуда на деревенской площади.

Несмотря на явно преклонный возраст, его физические кондиции поражали. Он был высушен, словно тарань, но каждая мышца тренированного тела играла, бугрилась под совсем не стариковской кожей, будто прорывающаяся между валунами упругая водная струя горного ручья.

– Кто… кто вы? – спросил я запинаясь.

– Обычно гость представляется первым, – слегка улыбнувшись, ответил старик.