И зачем я спрашивал? Не первый раз замужем… Можно подумать, что мне неизвестен "джентльменский" набор различных химпрепаратов, используемый при проведении спецопераций.

От этих пилюлек и капелек не только крыша поедет, а может случиться кое-что и похуже, например, человек сгниет заживо.

– А Муха не сбежит до того момента, пока я не войду к нему в доверие?

– Не беспокойся, все под контролем. Потому и пришлось убрать старого начальника колонии – он играл главную скрипку в обеспечении предстоящего побега.

– Интересно, сколько ему отвалили?

– Узнаем, – угрюмо покривился Кончак. – После окончания операции. Кстати, она уже получила кодовое название – "Брут".

Я мысленно посочувствовал незадачливому клиенту психоневрологического санатория. Крючок ГРУ держит покрепче крюка в живодерне. А что касается названия операции, то я всегда восхищался эрудицией полковника…

Когда началось построение на ужин, я спал. Точнее, это был не сон, а полудрема – издержки привычки. И хотя до сих пор я не ощущал какого-либо дискомфорта, присущего при работе "на холоде", подсознание помимо воли само регулировало и поддерживало надлежащий уровень боеготовности.

Я ни на долю секунды не забывал, где нахожусь и кто меня окружает. И я снова был прежним Волкодавом, вышедшим на кровавую охоту.

Казалось, что вся деревня сошла с ума. Утреннюю тишину наполнили крики, стенания, злобный лай сторожевых псов, кудахтанье кур и тревожный, рвущий душу рокот барабана. Приподнявшись на локте, я увидел, что полуодетый деревенский дурачок с выпученными от страха глазами колотит по своей реликвии изо всех сил, однако, несмотря ни на что, выдерживает определенный ритм.

Но не он привлек мое внимание, а нечто иное, непонятное и непривычное для мирного облика деревни.

Какие-то люди в шароварах и широких кушаках, с ног до головы увешанные оружием, заполнили крохотную площадь, гортанно ругаясь на неизвестном мне языке. По крайней мере, он здорово отличался от того, которому обучал меня шафрановый старец.

Один из них, с перекошенной от злобы бородатой рожей, грубо отпихнул толстяка барабанщика, а когда тот попытался продолжить свое занятие, выхватил кривую саблю и полоснул его по рукам. Вместо того чтобы заорать от боли, дурачок безумно оскалился и запрыгал по площади, как кочет, кровеня редкие кустики чахлой травы и пытающихся его успокоить старух; только они одни и остались невозмутимы среди этого бедлама, здраво рассудив, что уж им-то бояться точно нечего.

– Кто это? – спросил я у внучки старейшины, пытавшейся спрятаться за древесным стволом возле моего больничного ложа.

– Г-г… Г-гуркхи… – пролепетала она, едва не теряя сознание от страха.

– Гуркхи?[13]– переспросил я. – Разбойники? – Покопавшись в своем скудном словарном запасе, я наконец нашел нужное определение.

– Разбойники… – подтвердила она, дрожа как осиновый лист.

Я вспомнил, что старый жрец что-то говорил о них, но тогда у меня не было ни желаний, ни душевных сил прислушиваться к его болтовне. Гуркхи… Что им здесь нужно?

Тем временем события развивались по какому-то кошмарному сценарию. Разбойники-гуркхи, собрав в кучу всех женщин и стариков – мужчины ушли на охоту с первыми проблесками утренней зари, – принялись набивать в свои мешки нехитрый домашний скарб деревенских жителей, а также ловить и запихивать в сплетенные из веток клетки всю живность, какая только попадалась им на глаза.

Старейшина было попытался воспротивиться этому наглому грабежу, но вожак разбойников, жилистый крючконосый детина, заросший пегой бородищей по самые буркалы, не говоря ни слова отвесил ему такую затрещину, что старец кубарем покатился по площади и надолго затих, видимо потеряв сознание.

Затаившаяся за деревом девочка, несмотря на страх следившая за происходящими событиями, коротко охнула и, чтобы не заплакать навзрыд, до крови закусила костяшки пальцев.

Наконец вожак, единственный не принимавший участия в грабеже, заметил и меня. Вперясь в меня желтыми ястребиными глазами, он что-то коротко приказал, и два разбойника, беспрекословно бросив наполнять тряпьем свои мешки-хурджины, немедленно пошли к дереву.

– Ты кто? – спросил один из них, от удивления выпучив глаза.

Он спросил на своем языке, но я понял. И ничего не сказал в ответ, только посмотрел на гуркхов долгим нехорошим взглядом.

В этот момент, совершенно неожиданно для меня, мое безразличие вдруг взбурлило, и черная злоба на негодяев, посмевших нарушить спокойный мирный уклад приютившей меня деревни, начала растекаться по жилам, пробудив к жизни дремавшие мышцы и еще кое-что, сродни безумству, очень мне не понравившееся.

Они еще что-то говорили, один даже пнул меня загнутым кверху носком сапога, но я отрешенно глядел в небо, стараясь сообразить, ЧТО ворвалось в мой внутренний мирок, до сих пор мрачный и тихий, как вход в преисподнюю.

Это НЕЧТО, словно разбуженный дракон, потягивалось, зевало, обнажая чудовищные клыки, ворочалось, больно царапая когтями опустошенную душу, и яд его дыхания постепенно проникал в кровь, отравляя ее ненавистью.

Я неожиданно ощутил нестерпимую жажду – жажду убийства.

Тем временем, отчаявшись добиться от меня ответа, гуркхи обратили внимание на трепещущую девочку – она конечно же никак не могла укрыться за одиноким деревом. Разбойник помоложе, с побитым оспой лицом, торжествующе заржав, схватил ее за одежду и подтащил к моему ложу. Внучка старейшины упиралась, как могла, но не кричала, а лишь тоненько скулила, словно брошенный хозяином щенок.

Старший тоже рассмеялся и что-то сказал, показывая на мою постель. Молодой гуркх сначала вроде бы как остолбенел, а затем по его лошадиному лицу пробежала волна похоти.

Он резким движением разорвал сверху донизу ветхую одежонку девчушки и повалил ее рядом со мной, нимало не стесняясь моего присутствия; наверное, он решил, что я доходяга, а потому достоин внимания не больше, чем бревно.

От ужаса девочка потеряла голос; повернув голову набок, она смотрела на меня огромными черными глазами без зрачков, и в их глубине светилась взрослая боль поруганной женщины.

Насильник, дыша, как загнанная лошадь, со звериным рыком впился темными, как пиявки, губами в ее маленькую, еще не вполне сформировавшуюся грудь, а она все смотрела, смотрела, смотрела на меня… и мне казалось, что ее немой крик вот-вот порвет мои перепонки.

Не знаю, как это получилось, но я ударил лежащего на девочке ублюдка. Только раз ударил… куда? – не успел заметить… и он вдруг затих, а из его оскаленного рта побежала тонкая струйка крови.

Все это случилось помимо моей воли, будто руку направлял другой человек, притаившийся где-то внутри. Я даже не поднялся, просто взмахнул рукой… и все было кончено.