радостно предвкушала начало службы. Титус Шерроу наблюдал за ней из задней части сарая.

Среди темнокожих, нашедших убежище в этих краях, был человек, который раньше в родной деревне был проповедником. Это был мужчина лет сорока с низким выразительным голосом, широким плоским носом и влажными воспаленными глазами. У него был подвижный толстогубый рот, хорошие зубы.

Он взобрался на топорную кафедру и склонил голову в молитве. Титус Шерроу, стоявший уже почти снаружи, цинично, но с интересом обозревал происходящее.

Проповедник назвал псалом. Сборников церковных псалмов не было, но темнокожие знали их наизусть. От их мощных и проникновенных голосов на потолке сарая дрожала паутина. Целые месяцы, а иногда и годы прошли с тех пор, как они были на богослужении. Теперь они с восторгом изливали свои чувства.

После исполнения псалма проповедник тихим голосом прочитал «страдания Иова». Он произнес короткую речь, приветствуя собравшихся, и поблагодарил помогавших в организации службы. О войне Севера и Юга он не упомянул.

Аделина была разочарована, так как ожидала, что служба пройдет более эмоционально. Базби и Вон были разочарованы, так как ожидали вспышки эмоций, направленной против рабства. Темнокожие сдержанно ждали начала молитв.

Проповедник, пропев еще один псалом, сошел с кафедры и опустился на колени. Звучным голосом он начал молиться, сначала тихо, но постепенно продолжал все более страстно и менее разборчиво. Всплеск упоения прокатился по собравшимся темнокожим. Коленопреклоненные, они прижимали молящие руки к груди, поднимали глаза к потолку.

Теперь проповедник проговаривал лишь обрывки предложений: «О Боже… о Боже… Спаси нас… веди нас… из тьмы… спаси нас!»

Темнокожие раскачивались из стороны в сторону, по их лицам текли слезы. Аннабелль безудержно рыдала. Белым вдруг стало невыносимо жарко в этом сарае.

Такого Аделина вынести не могла и, к ужасу Филиппа, расплакалась. Она подалась вперед и закрыла лицо руками. Лента на чепце развязалась. Сам чепец чуть ли не упал с головы, выставив на всеобщее обозрение ее шелковистые рыжие волосы. Люси Синклер, пытаясь утешить, обняла ее за плечи. С другой стороны Филипп прошептал:

– Прекрати… возьми себя в руки! Аделина, ты меня слышишь? – Лицо его стало пунцовым. Он ущипнул ее.

– Ой, – громко произнесла она, затем выпрямила спину и поправила чепец.

Уилмот, чтобы скрыть сконфуженную улыбку, приложил ладонь ко рту.

Проповедник поднялся на ноги и объявил гимн. В нем был ликующий рефрен «Аллилуйя, мы спасены!». Эти слова повторялись снова и снова. Темнокожие восторженно прыгали и хлопали в ладоши. Они кричали: «Аллилуйя, Бог нас спас!»

Покинув пропитанную запахами сена и пота атмосферу сарая и оказавшись на свежем воздухе, Филипп почувствовал облегчение. Он не возвращался к сцене, которую Аделина устроила во время службы, пока они не оказались у себя в комнате с глазу на глаз.

– Мне еще никогда не было так стыдно за тебя, – сказал он.

– Почему? – рассматривая себя в зеркале, мягко спросила она.

– Выставить себя на всеобщее посмешище – и все из-за надрывной молитвы темнокожего проповедника.

– Меня это очень растрогало.

– А мне показалось нелепым. Что же касается тебя – все наши приятели наблюдали за тобой в недоумении.

– Неужели? – Ее это не расстроило. Она сняла чепец и поправила выбившуюся прядь.

Он припомнил ее сестру с мужем, настоятелем кафедрального собора Пенчестер в Девоне.

– Что бы подумали они, если бы стали свидетелями этой сцены? – настаивал он.

– Им бы пошло на пользу. Показало бы, что к молитве можно относиться серьезно, – отпарировала она и швырнула чепец на пол. – Ты осуждаешь – и даже высмеиваешь – мои глубочайшие чувства. Зачем тебе было жениться на ирландке? Тебе бы в подруги больше подошла флегматичная шотландка. Которая бы глядела на тебя, выпучив светлые глаза, и говорила: «Да ты, парень, славный боец».

Ее заплаканное лицо покраснело от гнева.

Филипп подобрал чепец с пола и надел на голову. Завязав ленты под подбородком, он игриво посмотрел на жену. Смеяться Аделина не собиралась – ведь она была страшно рассержена, – но ничего не могла с собой поделать. Комнату огласил сорвавшийся с ее губ звонкий смех. Филипп в чепце выглядел так нелепо, что она просто не могла не рассмеяться.

Из-за смеха они не услышали вежливого стука в дверь. Когда ее осторожно открыли, на пороге стояли трое детей. Они как раз отправлялись в церковь и сейчас, в парадной воскресной одежде, зашли узнать, как прошло богослужение темнокожих, на которое они бы пошли с большей охотой. В церкви они бывали уже сто раз. Не то чтобы они были нерелигиозные. Августа и Эрнест занимали особенно сильные позиции по этому вопросу и протестовали против современного легкомыслия.

Увидев отца с чепцом на голове и затуманенные слезами глаза Аделины – оказывается, она хохотала до слез, – мальчики пришли в восторг, но Августа смутилась.

– Не следует врываться к нам с папой, – сказала Аделина. – Почему вы не постучали?

– Мама, мы постучали, – хором сказали они.

Филипп бросил на детей суровый взгляд, но был так смешон в чепце с атласным бантом под подбородком, что мальчики прыснули со смеху, а Августа смутилась еще больше.

– Над чем это вы смеетесь? – потребовал Филипп ответа от сыновей. Он совершенно забыл о чепце.

– Над тобой, папа, – ответил Эрнест.

Филипп взял его за плечо.

– Потешаться надо мной задумали?

– Ты, папа, такой милый в этом чепце, – не моргнув глазом, ответил Эрнест.

Только тогда Филипп увидел в зеркале свое отражение и тоже расхохотался. Сняв чепец, он надел его на Августу.

– Ну-ка, посмотрим, какая девушка вырастет из Гасси.

– А что, неплохо, – заметил Николас.

Августа не увидела в глазах родителей ничего, кроме веселья. Она опустила голову и, как только осмелилась, сняла чепец и положила его на кровать. Попугай слетел с насеста и начал клевать чепец, будто задумав с ним разделаться.

Когда дети ушли, Аделина в изумлении сказала:

– Как вышло, что у меня такая невзрачная дочь?

– Честным путем, надеюсь?

– Что ты имеешь в виду? – Она сверкнула глазами.

– Ну, был же в Индии тот парень, Раджа?

Она не огорчилась.

– Какой Раджа? – невинно спросила она.

– Тот, что подарил тебе рубиновое колечко.

– Ах, что это было за время! – воскликнула она. – Какой цвет… какой роман! – Она задумчиво созерцала свое отражение в зеркале. Филипп же снял обмякший от жары воротничок и надел новый.

– Один Николас на меня похож. Слава богу, что не унаследовал мой цвет волос. Не выношу рыжих мужчин, – заметила она.

– У тебя отец рыжий.

– Я и его очень часто не выношу.

Дети тем временем вышли из дома на лужайку. Воскресная одежда придавала им налет солидности, но под ним угадывалась