Они еще дважды встречались с Лайлой на собраниях группы. Как Ной и предполагал, место для нее освободила Софья. Впрочем, никто по этому поводу не переживал — замена произошла спокойно и безболезненно. Появляясь на каждом собрании, Лайла быстро сделалась всеобщей любимицей. С девушками она держалась на равных, была разговорчива и мила; с юношами вела себя сдержано. Постепенно страсти улеглись, и все пошло своим чередом.

На собраниях Лайла много говорила, безжалостно обличая свои пороки: леность, нетерпимость, гнев. Она каялась, опускала глаза, заливалась краской. Ной слушал всю эту благую чушь и молчал, не принимая никакого участия в обсуждениях. В последнее время он все чаще сравнивал Лайлу и Мамочку. Они обе нравились ему, но при этом были настолько разными, что он терялся и путался в своих чувствах. Красивая, умная, воспитанная Лайла, умеющая нравиться людям, и всегда знающая, что и когда надо говорить и Мамочка, которая картавит от волнения, не умеет притворяться и обладает чудесным талантом видеть и рисовать то, что видит. Две девушки. Два полюса. И он где-то посередине.

Лайла уговаривала Ноя не отмалчиваться на собраниях. Она просила его выступить, хотя бы ради приличия. Совсем необязательно выворачивать душу наизнанку — Ной не ребенок и должен знать, чего от него ожидают. Всего одно маленькое усилие, чтобы соблюсти формальность. Ной, который и раньше не отличался разговорчивостью на групповых исповедях, с приходом Лайлы замолчал вовсе. И сам не знал, почему молчит.

Это произошло во время их третьей встречи. Они сидели в машине возле дома Ноя, когда Лайла сказала:

— Приходи к нам в гости.

— Когда?

— Завтра. Вечером, в шесть. Придешь?

— Да.

— Вот и отлично. Родители давно хотят с тобой познакомиться. Мы устроим семейный ужин. Ничего помпезного.

— Я думаю, это будет очень интересно — познакомится с твоими родителями.

«А как интересно это будет матери».

Лайла улыбалась, и у Ноя снова защемило сердце.

— Спасибо за приглашение, — сказал он.

— Мы тебя ждем, — нежно сказала Лайла и слегка сжала его ладонь. — До завтра. И храни тебя Бог!

Весь следующий день Ной промаялся, поминутно поглядывая на часы. Колотун, которому надоело по несколько раз повторять свои распоряжения, отпустил его раньше, и ровно в шесть Ной прибыл по назначенному адресу.

В подъезде обыкновенной городской пятиэтажки было темно и пахло сыростью. Держась за перила, Ной поднялся на второй этаж и остановился перед единственной обшарпанной дверью. Тусклая лампочка едва разгоняла тьму, на стенах чернели проплешины, отвалившаяся краска большими кусками валялась на полу и похрустывала под ногами. После аккуратных, ухоженных домов Квартала, жилище Лайлы производило гнетущие впечатление: в Городе предпочитали не демонстрировать благополучие.

Ной постучал. С минуту было тихо, потом за дверью раздались торопливые шаги, звякнул замок, и в лицо ударил сноп яркого света. На пороге стоял невысокий полный мужчина в костюме и очках, со старомодной бабочкой на шее.

— Храни вас Бог, — сказал Ной.

— Храни вас Бог. Вы…

— Ной.

— Ах да! Конечно! Разумеется. Прошу вас, проходите!

Мужчина посторонился.

Контраст между мрачной, загаженной лестничной клеткой и квартирой поражал воображение: вместо старой краски на стенах красивая темно-синяя ткань; резная вешалка для одежды; картины, преимущественно фантастические пейзажи, пропитанные солнечным светом и густой зеленью деревьев; затейливая люстра на потолке, а под ногами — ковер с вышитым синим небом и редкими призрачными облаками. Глядя на него, Ной в нерешительности остановился, не смея топтать такую красоту острыми ледунцами.

— Прошу вас, — раздался голос у него за спиной. — Не смущайтесь. Я вынужден извиниться за Лайлу, она немножко задерживается — общественные обязанности. Она вот-вот вернется.

— Ничего страшного, — поспешно сказал Ной.

— Ледунцы можете оставить здесь, а тапочки я вам сейчас выдам.

Мужчина скрылся в одной из комнат, а Ной стал поспешно раздеваться, чувствуя себя не в свой тарелке — он терпеть не мог играть роль чужака. Кто знает, какие правила приличия приняты в этом доме? Без поддержки Лайлы можно легко сесть в лужу.

— Храни вас Бог!

Он поднял голову. В коридоре стояла невысокая женщина в тяжелом темно-синем платье под цвет стен, как две капли воды похожая на Лайлу. В голове Ноя мелькнула мысль, что именно так та будет выглядеть лет в сорок. Молодая прелесть не померкнет, она только созреет, нальется в спокойную зрелую красоту уверенной в себе женщины.

— Храни вас Бог!

— Меня зовут Руфь, я мама Лайлы.

— Ной.

— Я рада видеть вас, Ной. Прошу меня извинить, я должна ненадолго вас оставить — на мне кухня.

Она улыбнулась и стала еще больше похожа на дочь.

— Илион, пожалуйста, займи нашего гостя!

— Да, милая. Конечно!

Гамов сокрушенно качал головой.

— Ной, извините меня ради Бога — я слишком много времени провожу среди книг и порой забываю о приличиях. Меня зовут Илион Гамов.

— Ной Коштун.

— Очень, очень приятно! Прошу вас, идите за мной.

Они прошли в небольшую комнату, которую Гамов гордо назвал «мой скромный кабинет». Поедая почти все невеликое пространство над вошедшими довлели шкафы с книгами. Возле окна стоял массивный письменный стол, в центре комнаты — два кресла, разделенные столиком поменьше на тонких паучьих лапах.

— Располагайтесь, Ной.

— Спасибо. У вас много книг.

— Да. Эта библиотека — моя гордость. Я всю жизнь собираю книги. Они — единственная настоящая ценность, все остальное только материал для них.

— Никогда не думал об этом так.

Гамов оживился.

— Видите ли, Ной, я историк и на все смотрю с этой позиции. Века стирают все лишнее и незначительное, остается то, что действительно ценно: идеи, мировоззрения, нравственные задачи — книги. Люди стареют и умирают, а они живут.

— В школе я любил историю, — сказал Ной.

— Очень похвально! Школьная история — хороший старт для думающего человека, но, к сожалению, очень многие на ней останавливаются. С одной стороны это удобно — у людей создаются одинаковые ценности и оценки. Школьная история дает нам надежный тыл. Она безопасная и простая. Но, с другой стороны, она — искусственный суррогат, призванный не учить, а служить.

— Я не очень хорошо понимаю. Как может быть одна история и другая история? Это же противоречие, как одна правда и другая правда. История есть история — что было, то было.

— Было. Разумеется. Исторические факты одни и те же, но отношение к ним может быть разным. Если смотреть с этой точки зрения, то никакого противоречия нет. Каждое поколение, каждый общественный строй может иметь — и имеет — свою собственную историю.