Но, несмотря на столь приятные мысли, молодая женщина с трудом сдерживала слезы. Она не могла запретить себе мечтать, взволнованная обещаниями славы, которыми так щедро сыпал импресарио в этой самой гостиной. Целый мир возник в ее мечтах благодаря соблазнительным речам Дюплесси: волшебный мир лучших театральных сцен с их яркими огнями! Прекрасный оркестр, готовый по первому мановению дирижерской палочки заиграть одну из знаменитых арий…

У Эрмин хватало воображения, чтобы представить себе кулисы, ложи, яркие костюмы, расшитые цехинами и золотой тесьмой.

«Если бы мне пришлось играть роль Чио-Чио-сан, этой несчастной японки, брошенной возлюбленным-американцем, мне бы понадобился черный парик и соответствующий макияж. Какая я глупая, мне бы не дали эту роль, ведь у меня голубые глаза… Но, быть может, зрители не видят, какого цвета глаза у исполнительницы?»

В груди ее родился вздох сожаления. В доме было очень тихо. Малыш спал наверху. Лора, как обычно после полудня, тоже прилегла отдохнуть. Шарлотта, у которой теперь была собственная комната, открыла для себя удовольствие рисования. Была суббота, день, свободный от уроков. Девочка ходила в школу, где училась читать, поражая своими успехами учительницу, мадемуазель Лемэ[9], серьезную, набожную и очень добрую девушку.

«Я не могу петь! Я растревожу весь дом, но мне так хочется! — сказала себе Эрмин. — Так хочется!»

Она бесшумно встала с табурета. Оделась потеплее, решив немного пройтись по улице. С темно-серого неба спадал тяжелый занавес из снега. Стволы деревьев и очертания домов тонули в обширном белом море. На расстоянии метра уже невозможно было что-либо разглядеть. Было довольно холодно, но Эрмин, выросшая в краю с суровыми зимами, к этому давно привыкла.

В розовой шерстяной шапочке, с повязанным вокруг шеи шарфом, обутая в высокие, подбитые мехом сапожки Эрмин скользнула под сень кленов, растущих у дома матери. Она пошла по расчищенной Арманом тропинке: по утоптанному снегу шагать было намного легче. Молодой женщине хотелось уйти как можно дальше от жилых домов. Одолев порядка сотни метров, она остановилась. Желание петь было настолько велико, что причиняло боль. Осмотревшись и убедившись, что вокруг ни души, Эрмин запела полную надежды арию прекрасной Баттерфляй, поджидающей возвращения своего возлюбленного:

В ясный день желанный

Пройдет и наше горе,

Мы увидим в дали туманной

Дымок, вон там, на море.

Вот корабль, весь белый,

В порт входит плавно…

Она выучила ее сама, без помощи Ханса, хотя музыкант часто предлагал ей позаниматься, чтобы потренировать голосовые связки. Электрофон последней марки, купленный Лорой, стал для нее механическим учителем. Каждое утро Эрмин слушала записи оперных партий, упиваясь вокальным мастерством артисток, чьи имена она знала на память. Ее любимым композитором оставался Пуччини, автор «Тоски», «Богемы» и «Мадам Баттерфляй».

Эрмин отдалась эмоциям. Она достигла нот редчайшей силы, чистых, как хрусталь. Дрожащая, с закрытыми глазами, Эрмин представляла себя в огнях рампы, одетой в шелковое кимоно, поэтому, закончив арию, не удивилась бы, услышав бешеные овации восхищенной публики. Но все дело было в том, что кто-то на самом деле ей аплодировал!

Молодая женщина в растерянности огляделась. Никого. Только белое покрывало снега, густо сыплющиеся с неба снежинки, пушистые деревья…

— Кто здесь? — спросила она.

В тот момент, когда Эрмин уже решила, что стала жертвой галлюцинации, из-за ствола огромной сосны вышел мужчина на лыжах. На нем была толстая шерстяная куртка в шотландскую клетку, а волосы его прятались под меховой шапкой. Незваный слушатель подошел поближе.

— С каких это пор ты, Мимин, поешь серенады птицам? Или, может, ты так старалась ради волков?

Сперва она узнала насмешливый низкий голос, а потом и слегка надменное лицо.

— Симон? — удивилась Эрмин. — Симон, это правда ты?

— Конечно я! Приехал к родителям на несколько дней.

Юноша, старший из сыновей четы Маруа, внешне был копией своего отца, Жозефа, вот только улыбался намного чаще и был чуть выше ростом. Эрмин относилась к нему как к брату. Когда монахини стали искать кормилицу для малышки, найденной на пороге их монастырской школы, Элизабет как раз отняла от груди восемнадцатимесячного Симона. Мальчик сперва ревновал, но быстро привязался к белокурой голубоглазой Эрмин.

— Симон! А я отправила тебе поздравительную открытку в Монреаль! У тебя отпуск?

— Да. И, как видишь, я решил устроить себе пешую прогулку. Мне очень хотелось повидать маму и братьев. Эдмон сильно вырос. И Арман тоже.

— Арман уже совсем взрослый парень! Он работает у мамы вместо Селестена, того противного типа, которого она уволила.

Они смотрели друг на друга — оба взволнованные, радостные. Последний раз они виделись полтора года назад, в конце лета 1930 года. Благодаря помощи Лоры Симону удалось уехать на работу в Монреаль. Она дала ему рекомендательное письмо к старшему мастеру принадлежавшего ей завода.

— Ты до сих пор не выбрал себе невесту? — шутливо спросила Эрмин. — А может, приехал, чтобы объявить родителям о скорой помолвке?

Симон, весьма видный юноша, имел успех у девушек. Однако, услышав вопрос Эрмин, он только досадливо поморщился:

— Никаких невест нет и в помине! У меня совсем мало времени на развлечения. Проводишь меня, Мимин?

Он по-братски взял ее за руку. Эрмин вспомнила, как упорствовал Жозеф в своем желании их поженить, чем огорчал Элизабет, считавшую, что союз супругов должен строиться на любви, а не на дружбе.

— Ты отличный парень, Симон! — сказала молодая женщина. — Я очень, очень рада тебя видеть!

Симон расхохотался. Рядом с ней он чувствовал себя так, словно вернулся в детство. Вспомнились их с Эрмин совместные прогулки по снегу на лыжах, их ссоры, игры.

— А ты вышла замуж и стала мамой! — сказал он весело. — Я получил фотографию твоего сына. Давно не видел таких толстых щечек! Я завидую тебе, Эрмин, ты все-таки вышла за своего Тошана, за того, кого любишь. Я обязательно с ним познакомлюсь. Вы здесь с Рождества?

— Да. Приходи к нам на кофе! Завтра воскресенье, Тошан будет дома. Он не хочет обременять мою мать, поэтому нашел себе работу.

— Я его понимаю! — отрезал Симон. — В этой жизни нужно иметь чувство собственного достоинства! Думаю, мы с ним станем добрыми приятелями.

— Добрыми приятелями… — повторила Эрмин. — Я не слышала этого выражения сто лет! Так всегда говорили в Валь-Жальбере, но теперь жителей здесь осталось совсем мало. А мама, Ханс и Мирей не знают ни слова из нашего местного говора.

Так, болтая обо всем на свете, они подошли к дому Лоры. Входная дверь тотчас же отворилась, и показалась Мирей с закутанной шарфом головой.