— Даже будь я склонен к авантюрам — не стал бы так рисковать! — прокомментировал услышанное Ханс Цале, по натуре человек весьма экономный.

Эрмин подавила вздох. Ей тоже не нравилась эта идея с гонками через озеро, но она не хотела ссориться с мужем, а потому промолчала. Симон же, наоборот, преисполнился энтузиазма. Юная копия Жозефа Маруа, своего отца, только куда более жизнерадостный, он заглянул своими ореховыми глазами в черные очи Тошана.

— Я приду на это посмотреть! — объявил он. — И поставлю на тебя, зять! Я смело могу называть тебя зятем, потому что Мимин мне как сестра. И твою жену возьму с собой, чтобы она смогла присутствовать при старте. Запряжем Шинука и поедем. Ты согласна, Мимин? Прогулка пойдет тебе на пользу!

— Тогда возьмем с собой и Мукки! — согласилась Эрмин, обрадованная этим предложением. — Если будет солнечная погода, я поеду с удовольствием!

— Если так, то мы тоже поедем! — добавила Лора. — Может, даже в автомобиле.

— Снег хорошо утоптан, и, если аккуратно вести машину, проблем не будет, — заверил ее Симон.

Мирей принесла десерт. С характерной для нее непосредственностью экономка вступила в разговор, отрывки из которого улавливала, когда время от времени входила в комнату с блюдом или столовыми приборами.

— Ничего особенного вы, мадам, да и ты, Эрмин, там не увидите: разве что полдюжины сорвиголов, несущихся по озеру и кричащих на своих собак. Бедные звери, ведь бежать-то сломя голову приходится им! Я родилась в Тадуссаке, и, скажу я вам, мой отец не изнурял понапрасну своих собак. Когда лед становился крепким, он охотился на тюленей. Я была шестым ребенком в семье и с четырнадцати лет служила в большой гостинице, в которой могли поселиться за раз три сотни человек[11]. Уже в то время в наши края приезжали туристы.

Мирей могла без устали рассказывать о своем детстве, проведенном в Тадуссаке, одном из старейших поселений Квебека. Лора, Ханс и Эрмин не раз слышали о красотах залива, в котором еще в шестнадцатом веке по приказу короля Франции Генриха IV основали одну из крупнейших в стране факторий[12].

— Может, поедешь с нами, Мирей? — предложила Лора. — Ты почти не выходишь из своей кухни!

— Господь мне свидетель, мадам, но зимой любой прогулке я предпочту посиделки у печки, и не важно, солнечный день за окном или пасмурный.

Домоправительница вышла. Шарлотта подмигнула Эрмин, и молодая женщина дружески подмигнула в ответ.

— Пока мы будем в городе, Мирей приготовит для нас прекрасный ужин! — сказала Эрмин.

Симон с Тошаном продолжали обсуждать предстоящую гонку. В ожидании кофе Ханс сел за фортепиано. Лора коснулась плеча дочери.

— Дорогая, может, споешь нам что-нибудь? — попросила она. — Симон не слышал твоего рождественского выступления. Ты так хорошо поешь эту арию из «Лакме»! Тошану она тоже понравится, ведь это история об индусах, которые живут в лесу.

— Ты говоришь о «Dov’è l’Indiana bruna»? Нет, мама, я не могу. Ноты слишком высокие, у меня разболится горло, я ведь уже много дней не репетировала. И потом, Мукки может проснуться. А он так хорошо спит…

Раньше она никогда не отказывалась петь под таким предлогом. Лора с удивлением воззрилась на дочь, потом перевела взгляд на стоящую на диване ивовую, овальной формы корзинку, застеленную цветастой тканью, в которой спал ее внук.

— Малыш засыпает, когда ты поешь, и голос твой в полном порядке, — обиженно возразила Лора. — Скажи лучше, что ты отказываешься пользоваться тем, что другие называют Божьим даром, уникальным и драгоценным!

— Прости, мама, но сегодня я не хочу петь ни арию из «Лакме», ни что-либо другое!

И молодая женщина отвернулась от матери, сделав вид, что с увлечением слушает Тошана, который объяснял, как в свое время дрессировал Дюка, вожака собак. Лора со слезами на глазах подошла к сидевшему за фортепиано Хансу.

— Какое грустное у тебя лицо, — констатировал тот. — А ведь обед прошел прекрасно. Что случилось?

— Я перестала понимать собственную дочь! Она только что отказалась спеть арию из «Лакме».

— Не суди ее слишком строго, — ответил на это музыкант. — Партия очень трудная, нужно брать высокие ноты. Лора, дорогая, не порти себе воскресенье. Эрмин счастлива своим материнством, супружеством. Ей всего восемнадцать! Когда она отнимет ребенка от груди, то изменит свое мнение.

Ханс замолчал. Мирей ввела в гостиную Элизабет Маруа, приглашенную на кофе. Их добрая подруга и соседка несла на руках маленькую дочь Мари в красивой шерстяной шапочке. Восьмилетний Эдмон вбежал в гостиную следом за матерью.

— Пострел, ты не вытер как следует подошвы о коврик! — проворчала домоправительница. — А я-то оставила тебе такой большой кусок пудинга!

Элизабет рассыпалась в извинениях. Хорошая хозяйка, она понимала и разделяла недовольство Мирей.

— Эд слишком торопился повидать Шарлотту! — смущенно добавила она в качестве оправдания.

Эрмин улыбкой успокоила ту, которая заботилась о ней столько лет. Они все так же с полуслова понимали друг друга и питали друг к другу самые теплые чувства, тем более что и интересы у них были общие — у обеих на руках по младенцу.

— Здравствуй, Мимин! Я, признаться, всю ночь не сомкнула глаз! У Мари прорезался зубик, и она все время плачет. Засыпает, только если я беру ее на руки.

— У нее уже режутся зубки! — восхитилась Эрмин. — А ведь ей нет еще и шести месяцев! Бедная моя Бетти, у тебя и правда круги под глазами, ты выглядишь усталой!

— У всех моих детей рано режутся зубы, тебе ли этого не знать! Ты в свое время протирала десны Эдмону сиропом мальвы[13], который делали монахини. Как было хорошо, когда они жили рядом с нами!

Так, болтая, они прошли в столовую. Симон встал, чтобы помочь матери устроиться за столом.

— Мама, садись скорее! Моя маленькая сестричка наконец угомонилась? Я мечтал на нее посмотреть, но в мою первую ночь здесь она все время плакала. Говорю вам, у нее голосок не хуже, чем у Мимин! Папа будет на седьмом небе от счастья, ведь у него вырастет собственная Ла Болдкж[14]!

Все собравшиеся засмеялись. Представить себе крошку Мари, розовощекую и пухленькую, в роли популярной певицы со слегка скандальной репутацией — что может быть забавнее? Симон, гордый своим успехом, продолжал: