Всю неделю шкаф валялся возле стенки, мешал.

В воскресенье Семеныч, наконец, пришел, с самого утра явился. Вид у него был помято-виноватый.

Сковородникова не стала его стыдить – зачем донимать человека, сама ведь виновата: не нужно было заранее платить.

– Евгений Семенович, – сказала она. – Вот, видите, я сама пыталась собрать, но некрепко, видимо, прикрутила, он и упал.

Семеныч, сочувственно бормоча, начал разбирать собранный Соней шкаф: кое-что все же поломалось при падении.

– Ничего-ничего, не переживайте, Софья Мефодьевна, – бормотал Семеныч, – это мы исправим… Вот тут придется дощечку дополнительную прибить, а то обломилось.

Он оделся и пошел искать дощечку.

«Вернется ли?» – думала Соня.

Шкаф лежал теперь посреди комнаты. Кот Заболотского по кличке Котяра походил по шкафу, обнюхал его, потом уселся в Сониной комнате на подоконник.

Котяру Заболотский снял с дерева в нынешнем сентябре. Кот просидел на самой верхушке три дня. К исходу третьего Арсений Рустамович не выдержал, приставил лестницу и снял кота.

К зиме Котяра вырос и распушился, в общежитии чувствовал себя хозяином, особенно на общей кухне и в примыкающих помещениях – везде ходил свободно.

Соня же пройти во внутреннюю часть своей комнаты не могла из-за шкафа: боялась его повредить.

Семеныч вернулся часа через четыре. Слегка веселый, но с дощечкой. Поскольку время было обеденное, Сковородникова повела его кормить на кухню. Кот пошел за ними.

Из еды у Софьи Мефодьевны имелась жареная картошка с яичницей. Она ее пожарила специально для Семеныча, пока он дощечку искал. Была и квашеная капуста. Так что дела обстояли не очень плохо.

Алина, жена преподавателя педагогики Родионова, возилась на кухне, готовила на общей газовой плите. Заболотский готовил у себя в комнате, на электрической плитке, но шнур от плитки протянул в кухонную розетку: на кухне за электричество платить не надо, институт платит. Из-за шнура дверь в его комнату была постоянно приоткрыта. Котяра подождал, не обломится ли ему чего-нибудь от Сковородниковой, но, поскольку картошку он не любил, а двух яиц Семенычу едва хватало и Соня не решилась его порцию уменьшить, вскоре ушел к хозяину. Слышно было, как он там жаловался на Софью Мефодьевну, а Заболотский его утешал.

Прасковья Ивановна, услышав, что на кухне гость, вышла из своей комнаты. Она предложила Соне и Семенычу блины. Те с удовольствием приняли. Так что сидели за столом уже втроем и разговаривали. Алина от блинов отказалась – она мясо через мясорубку прокручивала, ей носили с мясокомбината.

– К нам в Б. всегда ссыльных засылали, – продолжал Семеныч начатый разговор. – Это в последнее время не шлют. А после войны присылали, и до войны особенно. А их и не отличишь так на вид, которые враги. Ох, моя мать попала однажды, до войны еще. Это чудо, что не арестовали ее.

– А чай с блинами можно пить! – вставила Сковородникова, разливая кипяток в чашки. – И с вареньем! – она достала варенье из шкафчика.

И варенье, и квашеную капусту, и яйца – все она покупала на рынке. В магазинах ничего не было.

Прасковья Ивановна одобрительно кивнула, а Алина, укладывая на сковороде котлеты, улыбнулась иронически.

– Ну вот, – продолжил Семеныч. – Это в тридцатые годы было, я еще подросток был. Ехала моя мать в поезде из Москвы и разговорилась, значит, с попутчицей. На вид нормальная женщина, сказала, что к мужу едет. Мать и не спросила, кто у ней муж… хотя разговаривали всю дорогу. А на следующее утро приходят за матерью трое в формах – НКВД! И увели ее. Мы уж думали – все. Оказывается, у этой попутчицы муж был враг народа! И здесь у нас сидел! А она к нему ехала! А мать с ней разговаривала всю дорогу! Вот и арестовали обеих.

– А за что? – вытаращилась Сковородникова. – Что они там такое говорили?! В поезде?!

– Да ничего они особенного не говорили, – пояснил Семеныч. – Дело было не в разговорах, а в муже той попутчицы. Ну, мать мою, правда, слава богу, к вечеру отпустили. Только расспросили хорошо: что говорили, как, о чем…

– А ту попутчицу? – спросила Соня.

– А ту арестовали, конечно.

– За что?! – опять не поняла Соня.

– Как это за что? Муж у ней кто? За мужа и арестовали! – уже сердито пояснил Семеныч. – К кому она ехала?! За это и арестовали. Мать не виновата была – ее отпустили. Зря не арестовывали. А ту так и посадили – значит, было за что.

– Кто плохого не делал – тех не арестовывали! – авторитетно добавила Алина Родионова. – Арестовывали только врагов! Кто анекдоты рассказывал, кто воровал… Растратчиков всяких, несунов и их пособников! – она наклонилась к плите, аккуратно переворачивая котлеты на сковородке.

Котяра, привлеченный запахом, опять крутился на кухне, на этот раз возле Алины.

– Пошел вон! – Она отодвинула кота ногой и спрятала оставшийся фарш в холодильник.

– В те годы нечисти много развелось. Шушиги, лешаки, кикиморы так и скакали, представлялись людьми. И не отличишь! А были они враги народа! – пояснила Прасковья Ивановна. Ей нравился этот разговор: все ей понятно было, и знала она на эту тему много. – Вот и приходилось арестовывать. А сейчас не арестовывают, так опять развелись кики всякие, нежить… Вон Ольгу Васильевну убили, а найти-то и не могут. Никого не арестовали, хотя почти неделя прошла! Если б раньше было, в прежнюю-то пору, к этому времени уже всех, кто причастен, нашли бы и арестовали! Тогда порядок был.

Софью Мефодьевну разговор расстроил, но объяснять что-то Семенычу и Прасковье Ивановне было бесполезно. Их с места не сдвинуть, как и Алину. Заболотский, который мог бы ее поддержать, предпочел на кухню не выходить. Портить отношения с Семенычем и тем более с Прасковьей Ивановной было никак нельзя: без Семеныча шкаф выбрасывать придется, а Прасковья Ивановна – соседка. Да и в чем они виноваты?!

Поэтому Сковородникова больше вопросов не задавала, а принялась мыть посуду. Пока она помыла, Семеныч и шкаф собрал. То ли легкое это оказалось дело, то ли Софья Мефодьевна слишком медленно посуду моет.

Глава 11

У Александра первого возникает версия

Александр Павлович в сны, разумеется, не верил. Он считал себя рационалистом, далеким и от религии, и от всяких мифологических выдумок.

Был ли он им на самом деле? Случалось, что они разговаривали на религиозные темы с Александром Николаевичем.

Воспитанный верующими родителями, Александр Второй изредка (стараясь, разумеется, чтобы это не было замечено институтским начальством и соответствующими органами) ходил в церковь. Конечно, скрыться от власти невозможно, об этих посещениях знали, но, поскольку Евлампиев вел себя осторожно и был уважаемым в городе человеком, закрывали на это глаза. Александр Николаевич бывал даже приглашен в дом