Подчас Фабиан оказывался на каком-нибудь узеньком мосту — бетонном клинообразном сооружении, переброшенном через шоссе, рассекавшее лес. Постояв на его краю, он снова прислушивался к шуму и гаму людей, гулу изобретенных ими машин, смотрел на автомобили, уносившиеся куда глаза глядят, превращаясь в серое пятно. В каждом авто сидел всадник, пристегнутый к обтянутому пластиком седлу, управляющий своим конем, движимым смесью бензина и пламени, со снаряжением и сбруей, представляющей скорлупу из стекла и стали. Приветственным жестом Фабиан невольно поднимал руку. Когда автомобили проносились под ним, он видел, как на мгновение с полоски асфальта в его сторону поворачивались головы, замечавшие всадника на коне, этого странного стража, наблюдавшего за ними с эстакады. Снова стремясь оказаться в лесу, забыв про все, кроме собственных ощущений, Фабиан, вздыбив коня, поворачивал его назад и рысью скакал в чащу, пробираясь между огромными стволами грабов, сумаха и самшита.

Ближе к вечеру он без труда добирался до своего трейлера, предвкушая трапезу, которую вскоре приготовит себе. Из холодильника на кухне он доставал толстый кусок поблескивающего, как мрамор, мяса, с костью, вдвое увеличивающей его вес, и кольцом белого, как кружева, жира. Нашпиговав его дольками чеснока, посыпав перцем, солью и приправами, он перекладывал мясо слоями лука, давая ему возможность пропитаться пряностями, прежде чем устроить лесной банкет.

Взяв парусиновый мешок или сумку, он собирал кору клена, березы, каштана, дуба, сучья лиственницы, ели и сосны, затем различные шишки — как пружинистые, молодые, сочные, так и сухие, сморщившиеся. Мешок разбухал от сорняков и пучков влажной травы, полосок печеночника, клочков мха, листьев папоротника, всевозможных растений и трав, которые он отыскивал, топча кусты.

Безветренные вечера лучше всего подходили для этих лесных одиноких трапез. Он обычно устраивал себе укрытие под защитой своего прицепа, ограждавшего его от порывов ветра. Выкопав в земле неглубокую яму для очага, он укреплял ее камнями, соединяя их сверху старой железной полосой из конюшни. Сперва подносил спичку к слою грубой коры, затем принимался подбрасывать в огонь сухие сосновые шишки, пару-другую еловых или лиственничных сучьев. Но когда разгоревшееся пламя костра грозило охватить соседние деревья, он заливал его водой из кухни до тех пор, пока огонь не превращался в груду тлеющих янтарных углей. Затем бросал в эту груду охапки зелени, принесенной из леса, мешал ее, пока не появится дым.

После этого он клал мясо на решетку, подвешенную достаточно высоко над дымящим костром, так, чтобы языки пламени, пробивающиеся через слои листьев и мха, папоротника и сосновых веток, не доставали до него. Дым сгущался, едким облаком окутывая мясо, которое начинало отпотевать, затем ссыхаться; топящийся жир начинал капать, отчего снова взвивалось ввысь голубое и оранжевое пламя. Когда Фабиан переворачивал его в первый раз, мясо успевало изменить цвет. Вскоре наступала пора снова посолить его и посыпать перцем, травами, которые придавали блеск его поверхности. Затем следовало подбросить в огонь сухих веток, после чего — сырых, чтобы ослабить жар; и затем мясо переворачивалось еще раз.

Процесс приготовления мяса был продолжительным. На смену сумеркам приходил вечер. Когда Фабиан принимался за трапезу, угли начинали догорать, кверху поднималась струйка дыма. Руки, одежда, очаг были пропитаны ароматом жареного мяса — мягкого и нежного, без привкуса горелого — как в далеком детстве, много лет назад, когда, работая батраком в крестьянском хозяйстве, он был вынужден коптить куски конины для семьи хозяина, стараясь, чтобы драгоценное мясо, хранившееся много месяцев, не было обожжено открытым пламенем, чтобы струйки дыма сохранили его нежный вкус спустя долгое время после того, как огонь потух.

_____

Самые известные поля для игры в поло, на которых мог бы выступать Фабиан, — как на Среднем Западе, где в поло играют летом или ранней осенью, так и в роскошных, залитых солнцем курортах солнечного пояса Флориды, где поло считается зимним видом спорта, — были закрыты для него по ряду причин. Великолепные поля, конюшни и жилье предоставлялись только тем, кто, во-первых, приобретал и содержал в исправности экстравагантные виллы и кондоминиумы, находившиеся в их владении; во-вторых, тем, кто был в состоянии удовлетворять жестким социальным и финансовым требованиям, выполнение которых открывало доступ в ведущие клубы страны.

Даже такие лица, которые были членами клубов, независимо от того, сами ли они или их гости намеревались играть в поло, должны были обзавестись и содержать, самое малое, пять или шесть лошадей вместе с обслуживающими их конюхами. В тех редких случаях, когда по дружбе или по какой-то другой причине ему удавалось попасть в эти чудесные заповедники, Фабиан ничуть не удивлялся, узнав, что приобретение и годичное содержание даже скромного количества лошадей, а также расходы по их перевозке зачастую составляют сумму, сравнимую с жалованьем руководителя процветающей корпорации.

Не будучи вхож в центральные крути участников игры в поло, лишенный возможности встречаться с теми, кто был готов играть с ним, Фабиан был вынужден вести кочевую жизнь как в силу обстоятельств, так и в силу собственного выбора. Ирония заключалась в том, что из всех видов спорта, в которых он мог преуспеть, поло был тем, заниматься которым могли лишь миллионеры, которые делали это очень редко.

_____

Заключительный и решающий матч Третьих международных состязаний по игре в поло имени Юджина Стэнхоупа, проводимых ежегодно в поместье Стэнхоупов, одном из крупнейших в стране центров по проведению игр в гольф и поло, расположенном близ Чикаго, с целью получения «Грейл индастриз трофи», с наградным фондом, отметим особо, в четверть миллиона долларов, задерживался из-за разразившегося ливня. Свыше трех тысяч любителей игры в поло, расположившихся на трибунах и вокруг поля, шуршали своими зонтиками и дождевиками, громко рассуждая о том, сумеют ли «Сентаурос» из Южной Америки или новозеландские «Гибриды» играть на поле, превратившемся в болото. Но дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Находившаяся рядом с Фабианом седовласая дама в костюме из твида складывала зонтик, который она держала над каким-то молодым человеком. Фабиан заметил, что голова, шея и туловище молодого человека были прочно скреплены алюминиевыми стержнями и шарнирами. Его бледное, с правильными чертами лицо, неестественно спокойное, несмотря на эту клетку, показалось ему знакомым. Фабиан узнал в нем американского игрока в поло, сломавшего себе шею во время игры, состоявшейся на Среднем Западе. Услышав объявление, прозвучавшее из динамиков, молодой человек повернул кнопку, укрепленную у него на бедре. Специальное устройство повернуло его в сторону ложи на первом ряду.

Там сидел коммодор[1]Эрнест Тенет Стэнхоуп, некогда известный игрок в поло, девяностолетний патриарх. Поднявшись с места, старик заговорил в микрофон. Как всегда, в белых бриджах, какие носят игроки в поло, и английском шлеме, он объявил, что, как почетный председатель турнира, названного в честь его покойного сына Юджина, он получил известие о том, что его второй и теперь единственный сын, Патрик Стэнхоуп, к сожалению, не сможет присутствовать на состязаниях. Его задержали обязанности президента и исполнительного директора «Грейл индастриз», семейного предприятия Стэнхоупов, крупнейшего в стране производителя электронной аппаратуры. Однако он был настолько щедр, что прислал вертолеты, с помощью которых можно будет осушить поле и тем самым позволить провести состязания. Над трибунами пронесся восторженный рев, затем патриарх передал микрофон своей невестке Лукреции Стэнхоуп, солидной даме лет сорока. В качестве главного организатора состязаний она с достоинством, в нескольких фразах, извинилась за задержку.