Эбнер стоит прямо и не сутулится, что на нем надето чистое выглаженное белье, и что вид у него более решительный и волевой. Он, наверное, никогда не изменит своим привычкам, и если для вас главное заключается как раз в том, чем он не блещет, то, повторю, вас ждет горькое разочарование.

И, наконец, дорогая сестра Иеруша. Я набралась храбрости и называю вас так, потому что мне очень хочется, чтобы вы приняли предложение Эбнера. В вашем письме я почувствовала дух радости и оптимизма, которого так сейчас не хватает моему брату! Я должна предупредить вас о том, что он очень мрачен и полон самомнения. Если бы судьбой ему не было предначертано стать священником, эти черты его характера стали бы просто невыносимыми, но и его чрезмерная серьезность, и тщеславие происходят именно по этой же причине. Он чувствует, что Бог разговаривал с ним лично, как на самом деле это и произошло, и что сам Господь выделил его среди всех остальных. Вот это я считаю его самой плохой чертой, поскольку Бог разговаривал и со мной тоже, и из вашего письма я поняла, что он приходил и к вам, однако ни себя, ни вас я не считаю людьми тщеславными, каковым является мой брат, что, конечно, его сильно портит. В присутствии Бога я смогла прочувствовать великую доброту и тепло, которых не знала раньше. Теперь я стала более ласковой со своими сестрами, начала лучше понимать своих маленьких братишек. Мне стало приятнее и кормить цыплят, и сбивать масло. Если бы только Эбнер смог смирить свое тщеславие, он, пожалуй, стал бы почти идеальным мужем для вас, Иеруша. Но, как бы то ни было, он, тем не менее, остается порядочным человеком, и если вы только выберете его, я молю вас сохранить это письмо, и тогда с течением времени вы окончательно убедитесь в том, что ваша сестра была с вами откровенна и поведала вам чистую правду".

В Мальборо Эбнера ждало и другое письмо. Оно пришло от преподобного Элифалета Торна. Священник писал кратко: "Пока будете находиться в доме отца, работайте в поле каждый день без шляпы. Если Иеруша согласится выйти за вас замуж, я лично проведу церемонию бракосочетания".

Итак, в течение двух недель Эбнер трудился в поле, как раньше, когда был ещё мальчиком. Очень скоро кожа его при обрела бронзовый загар, желтизна исчезла, и когда наступило время прощаться с огромной любящей семьей, он значительно похорошел и мог считаться почти красавцем. Правда, мрачное выражение лица всё равно осталось, как и предупреждала Иерушу Эстер. Видимо, такое настроение было оправдано нехорошим предчувствием Эбнера. Ему казалось, что он в последний раз видит свою семью из одиннадцати человек, равно как и этот амбар, и этот луг, где он познал обращение в веру, и никогда больше он не почувствует тепла своей семьи. Он пожал руку матери, поскольку никогда не любил обниматься, а затем и отцу, который заботливо предложил:

– Так как ты уезжаешь надолго, может быть, мне стоит запрячь лошадей и приготовить повозку?

– Однако он тут же вздохнул с облегчением, услышав ответ сына:

– Нет, отец. Погода хорошая. Я лучше пройдусь пешком.

– Мне бы хотелось дать тебе немного денег, чтобы ты смог как-то начать новую жизнь, – неохотно промямлил отец.

– В этом нет никакой необходимости, – тут же успокоил его сын. Преподобный Торн был ко мне так добр, что прислал три доллара.

– Да, Эстер об этом говорила, – кивнул Гидеон. Затем, протянув сыну рабочую мозолистую руку, он твердо произнес: – Да пребудет с тобой Господь, сын мой.

– И вы живите с милостью Божьей, – ответил Эбнер.

Затем он пожелал всего хорошего Эстер, и только теперь обратил внимание на то, что сестра уже выросла и превратилась в красивую молодую женщину. У него больно защемило сердце, и он подумал: "Мне надо быть всегда поближе к ней". Но теперь было поздно что-либо менять. И он стоял в полном смятении, не зная, как поступить дальше, пока она сама не поцеловала его на прощание, таким образом подав пример всем остальным сестрам, и они по очереди чмокнули брата в щеку.

– Прощайте! – чуть не задыхаясь, проговорил Эбнер. – Если нам даже не суждено больше встретиться здесь, на земле, мы обязательно соберемся вместе у ног Господа на небесах. Ведь мы все – наследники Божьи, наследники Иисуса Христа, и наследие наше безгранично и чисто. – Сказав это, он решительно повернулся и зашагал прочь от своих чопорных родителей и та кого же дома с некрашеными стенами и холодными окнами. Последний раз он шёл по знакомой аллее, затем свернул на пыльную дорогу, ведущую в Мальборо, где его уже поджидал дилижанс, который должен был увезти молодого человека на встречу желанному и немного пугающему приключению.

* * *

Прибыв в Уолпол, Эбнер остановился в гостинице "Старая Колония". Умывшись с дороги, он сразу же достал из кипы бумаг листок-памятку, который написала ему сестра. Здесь она перечислила множество необходимых мелочей, которые должен был сделать молодой человек, и пронумеровала их. Пункт первый гласил: "По прибытии в гостиницу умойся, хорошенько причешись и отправь посыльного к мистеру Бромли с запиской следующего содержания: "Уважаемый мистер Бромли! Не окажете ли вы мне любезность принять меня сегодня в своем доме в три часа дня?" После этого поставь свою подпись и сообщи название гостиницы на тот случай, если кто-то из членов семьи Бромли задумает навестить тебя и собственноручно проводить до их дома".

Как только письмо было доставлено, уже через несколько минут Эбнер услышал, как какой-то мужчина громко поинтересовался:

– Тут у вас должен был остановиться юноша из Массачусетса.

Эбнер Хейл даже не успел прочитать наставления и рекомендации сестры относительно первого визита в дом невесты, как внезапно дверь в его комнату распахнулась, и на пороге возник жизнерадостный нью-гемпширский джентльмен, весело сообщивший юноше:

– Меня зовут Чарльз Бромли. Вы, очевидно, нервничаете, как неопытный жеребенок.

– Да, это верно, – согласился молодой человек.

– А вы выглядите более загорелым и мужественным, чем о вас отзывались, заметил Чарльз.

– Преподобный Торн велел мне потрудиться в полях.

– Мне бы это тоже, наверное, не повредило. Но пришел я сюда для того, чтобы сообщить, что мы не можем позволить вам сидеть здесь в гостинице и ждать, пока наступит три часа. Давайте пройдемся вместе пешком до моего дома. И я с удовольствием представлю вас своей семье.

– А не будет ли это для вас затруднительно? – поинтересовался Эбнер.

– Сынок! – рассмеялся адвокат Бромли. – Мы все нервничаем не меньше вашего. – И он повел Хейла к себе до мой. Но, повинуясь минутному порыву, неожиданно остановился и крикнул владельцу гостиницы: – Сколько вы берете за номер?

– Шестьдесят центов в день, – донеслось в ответ.

– Счет потом пришлете мне. Эти молодые священники получают очень мало. – И с этими словами он вывел Эбнера в летний день.

Городок был великолепен. Белоснежная церковь сияла ещё дореволюционной роскошью. Эбнер любовался и большими домами, и вязами-великанами. Особенно понравилась ему зеленая площадь с украшенной резьбой эстрадой для оркестра посередине. Отсюда Чарльз Бромли не раз обращался к народу с патриотическими воззваниями. Очень скоро впереди показался и дом Бромли, откуда за гостем уже следила хозяйка и две её младшие дочери.