не всякая ссора церковных лидеров перекрывает доступ к Божией благодати для одной из спорящих сторон (пусть даже и неправой в предмете спора)[73].

Поскольку миссионер должен научить людей жить в реальной Церкви в ее сложности, то тут рассказ о славянских апостолах действительно может оказать немалую помощь.

Были и великие миссионерские успехи, и все новые и новые народы принимали Евангелие… Христианство проникло в римский мир пятью основными путями:

работа проповедников;

письменные труды апологетов;

публичное исповедничество и твердость веры мучеников;

добрые дела христиан и слух о них (император Юлиан Отступник убеждал язычников так заботиться друг о друге, как это принято у христиан[74], а сами язычники восклицали: «Ах, какие у христиан женщины!»[75]);

бытовое общение с христианами.

Наиболее действенный путь миссии именно бытовой. Такая низовая миссия не была сознательным усилием Церкви и решением ее иерархов, поддержанным мощью финансовых и образовательных церковных институтов. Она шла через установление брачных связей, через бытовые контакты, через купцов, гостей и пленников. Порой именно гонения приводили к расширению христианского присутствия.

Сначала варвары брали христиан в плен, а потом учились порой у своих же рабов.

Так, в 267 году скифы (готы) «переправились чрез Истр и вступили в пределы Римской империи. Они вторглись в Азию и заняли Галатию с Каппадокией. Там они захватили множество пленников, среди которых было немало клириков, и с большой добычей вернулись в родную землю. Пленники же сии были людьми праведными и, общаясь с варварами, немалое их число обратили. Из числа этих пленников были и предки Ульфилы, по происхождению каппадокийцы» (Филосторгий. Церковная история, 2,5).

Аналогично св. Нина прошла путь от пленницы до апостола Грузии, а св. Патрик от выкраденного свинопаса — до апостола Ирландии.

Первым проповедником Православия в Китае стал плененный же священник Максим Леонтьев из Албазинской крепости (1683 г.). Тобольский митрополит Игнатий в 1695 году отправил о. Максиму письмо: «Радуюся аз, аще и в плене пребываеши, но сам, с Божиею помощию, пленяеши человеки неведущия в познание евангельския правды. А пленение ваше не без пользы китайским жителям, яко Христовы православныя веры свет им вами открывается, и вам спасение душевное и небесная мзда умножается»[76]. Впрочем, в течение следующих двухсот лет китайские миссии были скорее дипломатическими и научными, нежели собственно евангельскими.

Потом, когда Римская империя сама стала христианской, воцерковлялись плененные ею иноверцы. Пример возьму, правда, из русской истории. По описанию путешественника, побывавшего в Москве в середине XVII века, «у каждой богатой женщины бывает 50, 60 рабынь и у каждого важного человека — 70, 80 рабов. Они обращают их в христианство, хотят ли они или нет, их крестят даже насильно. Если потом увидят, что они хорошо ведут себя и усердны в вере, то их женят между собой и детям их дают наилучшие имена. Мы заметили в них набожность и смирение, каких не встречали и среди лучших христиан: они научились тайнам веры и обрядам и стали такими, что лучше и быть нельзя»[77].

В крещении болгарского князя Бориса было и то и то: первые знания о христианстве он получил от плененного им греческого монаха Феодора (Куфары), а затем к нему вернулась его сестра, бывшая в плену в Константинополе и там принявшая Православие (Продолжатель Феофана, 4,14).

Бывало, что христианское население, покоренное языческими князьями, со временем обращало тиранов в свою веру. Так произошло с вандалами в Северной Африке и вообще происходило повсеместно в пределах Западной Римской империи.

Но это ежедневное «низовое» миссионерство не оставило по себе письменных свидетельств.

И сами варвары-неофиты несли заново открытую ими веру дальше, своим соседям. Например, из Никоновской летописи мы узнаем, что князь Владимир послал к болгарам с миссией некоего «философа Марка Македонянина»: «Ты же иди к ним и проповеж им слово Божие». И хотя болгары его прогнали, все-таки «того же (990) лета приидоша из болгар к Володимеру четыре князи и просветишася Божественным крещением»[78] (речь идет, конечно, о камских булгарах). В 991 году в Киев же «прииде печенежский князь Кучюг и прият веру греческую и крестися»[79].

«Взаимная христианизация варваров при равнодушии имперских христиан — явление совершенно универсальное». Но «что касается самой имперской церкви, то ее роль в христианизации варваров носила пассивный характер. Это не было случайностью и не воспринималось самой церковью как недостаток. Ведь с ее точки зрения обращал Бог, а люди с их личной инициативой играли в лучшем случае вспомогательную роль»[80]. Не случайно о крещении Киева св. князем Владимиром не сообщает ни один византийский источник[81].

Наверное, именно тем, что миссия была по преимуществу «низовой», и объясняется одно малозаметное для самих христиан обстоятельство нашей истории. Список культурных состязаний, выигранных «верой рыбаков», не так уж велик. Она смогла одержать только одну сенсационную победу — победу над миром эллинистической культуры. Кроме того, среди побежденных и при этом культурно развитых ко времени прихода к ним христианства были Сирия, еще ранее открытая как для арамейского, так и для греческого влияний[82], Грузия (где письменность, в отличие от Армении, имела дохристианскую историю) и коптский Египет, уже забывший свои древние иероглифы. При встречах с другими письменно-литературными народами, христианство не смогло пустить корней. Оно побеждало варваров, то есть тех, над кем у христиан был культурно-цивилизационный перевес. Но Персия, Индия, Китай не стали трофеями христианских миссионеров.

Аналогично в России: Православие принимали бесписьменные народы (урало-сибирские «самоеды» и финно-угорские племена Севера), но татарский мир, который отнюдь не был «дикарским», оказал очень серьезное сопротивление, перед которым и административный ресурс оказался бессилен. В основном крестились те, кто желал «обрусеть», то есть те, кто сам ставил европейско-русскую цивилизацию и образ жизни выше собственного. И правительство ставило перед миссионерами задачу именно «обрусения всех инородцев и совершенного слияния их по вере и языку с русскими»[83]. Но те люди и народы, что не тяготились своей культурой и полагали ее по меньшей мере равной европейской, просили серьезных аргументов и часто именно их и не получали.

В