А потом молодая женщина случайно узнала о существовании у Максима многочисленных «полевых жен». Нельзя сказать, чтобы эта информация оказалась совсем уж для нее неожиданной: трудно было ожидать иного, если молодой, здоровый мужчина по полгода не бывает в Москве и даже по возвращении не торопится обняться с женой. Так что потрясло Наташу не само присутствие других женщин в жизни ее мужа, а то, что никто из его друзей, кажется, и не думал скрывать от нее это обстоятельство, относясь к нему так, будто это было естественно.

Проговорился ей об изменах Максима тот самый Сергеич, который когда-то первым из всей компании заговорил с Наташей при встрече у подъезда, а после неизменно приходил к ним в гости со своей огромной овчаркой. И проговорился, кстати, не в том смысле, что сказал об этом случайно, сам того не желая, а в том, что заявил ей однажды без всякого заднего смысла, даже не предполагая, что для нее это может оказаться новостью:

— Ты бы, Наталья, не надрывалась чистить-то Максюхин рюкзак. У нас, геологов, примета такая есть: чем рюкзак грязнее и старее, тем, значит, удачнее будет экспедиция.

— Но я… я не чистила, — растерялась молодая женщина. — Это было в последний раз давно, года два назад, а потом Максим сказал мне об этой вашей примете, вот я больше и не трогала его.

— О-па! Ну, тогда, значит, это Сонька постаралась. Вот же глупая баба: сама геолог, и таких простых вещей не знает. Сколько раз говорили ей: не лезь ты к Максимову рюкзаку!

— Сонька? — глупо переспросила Наташа. — А кто это?

— Ну, вот те раз. Сонька же, наша повариха. Ну, которая с Максом крутила еще до Галины. А теперь вернуть его старается, за вещичками его ухаживает, лучшие куски мужику подкладывает. А Галька-то, новенькая наша, злится… ох, дуры бабы! Ну, ты что, не знала про них, что ли?

Она смогла только молча покачать головой.

— Значит, правда не знала, — почесал в затылке Сергеич. — Ну, тогда и хорошо, что я тебе сказал. Обычное же дело — полевая жена. То одна, то другая… Нельзя нашему брату без них, сама понимаешь.

Позже, когда Наташа вспоминала об этом, ее всякий раз удивляло, что сообщение об увлечениях мужа не принесло ей почти никакой душевной боли. Было только чувство брезгливости и желание поскорее как-нибудь по-другому, иначе организовать и устроить свою жизнь, так, чтобы ничья измена ее больше не касалась, чтобы ничье отсутствие не причиняло стыда. И чтобы можно было вернуться в свою старую квартиру, к матери, доживающей свой одинокий век. И чтобы мать не смогла ей с упреком сказать: «Вот видишь, а я ведь тебя предупреждала…» — ни о ком, словно никого в ее жизни и не было. Никого и ничего, кроме химии.

В эту ночь она осталась помогать в институте Платонову, частенько засиживающемуся над своими опытами едва ли не до самого утра. Они работали вместе, споро и слаженно; Наташа была у начальника на подхвате: «Подай… разведи… добавь…» — он никому не доверял самостоятельную работу над своим драгоценным гормоном роста. Дома ее никто не ждал; рядом с Платоновым ей было хорошо, спокойно и безопасно.

И когда уже на рассвете, устав от многочасового сидения над микроскопом, он вдруг неожиданно потянул Наташу к себе и впился в ее губы слишком быстрым, слишком страстным, чтобы показаться искренним, поцелуем, она не стала возражать. До прихода сотрудников их лаборатории на работу оставалось совсем немного времени, но им хватило: любовные экспромты не бывают затяжными, а скоротечная страсть насыщает куда быстрее, нежели привычная супружеская нежность.

— Ты вот что, Наташища, — смущенно покашливая и отводя глаза в сторону, сказал ей Платонов уже утром, — ты не вздумай сделать из сего факта каких-нибудь скоропалительных выводов. Ты для меня слишком хороша и слишком, правду сказать, молода. Так что, девочка, давай работать, как работали. Я, стыдно сказать, жену люблю и ничего менять в своей жизни не собираюсь…

Наташа от души расхохоталась и, одной рукой обхватив начальника за шею, другой насмешливо потрепала его по щеке.

— Испугались, Валерий Павлович? — поддразнила она его. — Боитесь, что вот так фамильярничать буду, обниматься при коллегах полезу, жене стану жаловаться? Не бойтесь, — и она посерьезнела, опуская руки и мгновенно превращаясь в ту рассудительную и выдержанную Наташу, которую он всегда знал. — Все останется по-прежнему. Вы — Платонов. Я — Нестерова. И никак иначе.

— Ну, вот и славно, — с явным облегчением вздохнул Платонов, тоже принимая свой обычный деловитый и слегка встрепанный вид. — Все будет хорошо, Наташа. Мы с тобой друзья, да?

Они и остались друзьями. Тем более что буквально через три недели после этого в Москву совсем не вовремя, намного раньше обещанного, явился Максим. И тут же кинулся к жене выяснять отношения.

— Что тебе наговорил этот дурень? — грозно шипел он, имея в виду, вероятно, Сергеича. — Нет у меня никого и не было никогда. Ты моя жена. У нас все хорошо. Вот только табуретки наконец купить надо, стыдно же…

Наташа прыснула тихонько на его последнюю фразу, но ничего не сказала в ответ. В конце концов, теперь и она была виновата перед мужем. К тому же она слышала стороной, что у него неприятности на работе, что в экспедициях он попивает и тем самым не раз уже навлекал на себя праведный гнев руководителя группы.

Их первая после разлуки ночь снова была бурной и радостной, его красивые глаза снова были нежными, и Наташа вновь почувствовала себя замужней женщиной. А еще через неделю она поняла, что беременна.

Сначала ей не хотелось в это верить, да и сроки были еще не таковы, чтобы можно было убедиться на сто процентов. Но с Максимом за все эти годы дети у них не получались, хотя они никогда особо не береглись. И ведь всего одна только ночь была с Платоновым… Неужели это возможно?

Однако когда через какое-то время толстая, добродушная докторша в женской консультации уверенно все подтвердила, сомневаться больше не было возможности. По всем подсчетам выходило, что отцом ребенка мог быть только Валерий Павлович Платонов. Сказать ему об этом Наташе и в голову не пришло, тем более что после той памятной ночи он держался с молодой женщиной хоть и по-дружески, но подчеркнуто сдержанно и куда более официально, нежели прежде. Так что откровенничать с начальником Наташе в данном случае не стоило.

А вот Максим должен был узнать новость как можно скорее. Он и узнал — и встретил это известие с неподдельным восторгом. Стать отцом — это было что-то новенькое в его полевой, неприкаянной, какой-то несуразной жизни. Такого приключения, как ребенок, еще не было. И он с радостью окунулся в это приключение, увлеченно закупая нужные и ненужные для ребенка вещи и проводя с Наташей все свое свободное время.

В доме наконец-то появились не просто табуретки, но даже вполне приличные стулья и вообще разная новая мебель. Появилась и новая сантехника; Максим уверял, что так для ребенка будет гигиеничнее… Соседи в их коммуналке, к счастью, были более чем достойные — две пожилые интеллигентные дамы, владевшие каждая крохотной комнаткой. По договоренности с ними были отремонтированы кухня и ванная, а комната самих супругов теперь вообще сияла чистотой и радовала глаз только что купленными шторками, покрывалами, вазочками… Для Наташи это было тем более удивительно, что занимался обновлением их жилища исключительно сам Максим, трепетно относясь к ее самочувствию и не требуя от жены никакого участия в хозяйственных хлопотах.