Впервые за этот вечер Питерсон прошелся взглядом по стене, всматриваясь в развешенные на ней фотографии. Гиммлер, Геринг и Гитлер взирали на нас сверху со снисходительной улыбкой.

– Я думал о своей семье.

– Вот это мне понятно, – сказал он, скорчив гримасу. – Ну-ну, и что же вы думали о своем семействе?

– Ничего конкретного. Это были просто воспоминания. Признаться, я редко думаю о семье, давно уже выкинул ее из головы. Но по дороге сюда у меня было достаточно времени, чтобы предаться воспоминаниям. Я думал о брате. Гадал, для чего он вызвал меня, зачем ему понадобилось со мной встретиться. – Я стал нервно вертеть в руках трубку. В это время в комнату вошла Пола с чашками кофе.

– Значит, вам даже неизвестно зачем? – удивился Питерсон. – Вы проделали весь этот путь, даже не ведая зачем? Ну знаете, мистер Купер, с вами не соскучишься.

Когда Пола подавала мне чашку, я взглянул на нее. Она едва заметно покачала головой. «Ладно, – подумал я, – наверное, не стоит упоминать о найденных ею в библиотеке бумагах. Хотя со временем, конечно, об этом придется кому-то рассказать».

– Нет, он ни словом не обмолвился о причине. Просто написал, что нам надо встретиться здесь двадцатого, я и приехал.

Питерсон отхлебнул кофе, улыбнулся Поле.

– Таковы у нас с Сирилом отношения, – пояснил я.

– Были, – уточнил Питерсон.

– Были, – повторил я.

– Как его голова, доктор?

– Все обойдется, но кто-то здорово саданул его, Олаф. Надо признаться, ему очень повезло.

Питерсон встал и, не говоря ни слова, исчез в коридоре, ведущем в кухню.

Доктор Брэдли смял сигарету в пепельнице, другой рукой удерживая чашку с кофе на подлокотнике кресла. Пола закрыла глаза. Лицо ее осунулось, но было спокойным.

– Нужно кое-что сделать, Джон, – сказал Брэдли. – Надо доставить Сирила в город, чтобы утром произвести вскрытие. Думаю, необходимо сообщить Артуру Бреннеру. Уж кому-кому, а ему следует позвонить не откладывая. Он при вас, Куперах, от рождения до гробовой доски, почти что родственник.

– Вы полагаете, что надо позвонить сейчас? – спросил я, взглянув на часы. – Уже почти двенадцать.

– Полагаю, Артур наверняка еще не лег: либо возится со своим фарфором, либо читает. Позвони, это твой долг перед ним.

Артура Бреннера мучила простуда. Его голос, обычно басовитый, глубокий, звучал гнусаво и то и дело прерывался кашлем или чиханием. Я слышал, как он шмыгал носом. Артур был человеком уравновешенным, осмотрительным. Первоклассный юрист, до войны он какое-то время был дипломатом, а во время войны – офицером разведки. Теперь же, слушая меня и сопя в трубку, он повторял: «Ясно… ясно… понимаю» – и одновременно задавал четкие и точные вопросы.

Я рассказал ему о приезде Олафа Питерсона, о том, что вскрытие произведут утром, что никто из нас представления не имеет, почему и когда умер Сирил. В течение всего разговора Артур шумно потягивал свой любимый пунш.

– Я-ас-но, – медленно произнес он. – Надо все делать так, как считают нужным Олаф и Брэдли. Ну а нам с тобой тоже необходимо кое-что обсудить. Например, вопрос о наследстве Сирила, между прочим, весьма значительном. Главное, чтобы его смерть не выбила тебя из колеи. Тебе хорошо известно, что смерть – неизбежный финал жизни, порог, который рано или поздно каждому из нас суждено переступить. Поэтому не падай духом и приезжай ко мне утром. Я вначале загляну к Брэдли за пенициллином, потом буду у себя в конторе. Да, Джон, я рад, что ты снова дома. Спасибо за звонок.

Артур Бреннер принадлежал к категории людей, незаменимых в кризисных ситуациях. Пожалуй, это был самый методичный и невозмутимый человек из всех, кого мне приходилось встречать на своем веку. Цельный, чуткий, здравомыслящий как в практическом, так и в философском смысле, неколебимый как скала. На него всегда можно было опереться в трудную минуту.

Питерсон возился в кухне, хлопал дверцами шкафов, гремел посудой, шелестел бумагой. Брэдли стал надевать пальто.

– Пора домой. – Он зевнул, ободряюще стиснул мне руку. – Завтра вызовем кого-нибудь из похоронного бюро. Сегодня больше ничего нельзя сделать. Все, что можно, сделано. – Он пожелал Поле спокойной ночи, и я пошел проводить его до дверей. – Я дал ей слабое успокоительное, она быстро уснет, – сказал он и снова похлопал меня по руке, потом сел в машину, несколько минут возился с двигателем, который никак не заводился, но затем все-таки ожил и машина двинулась сквозь сугробы.

Когда я вернулся в библиотеку, Питерсон сидел в кресле, посасывая очередную тонкую сигарку.

– Ну что ж, мистер Купер, пожалуй, сегодня я отнял у вас достаточно много времени. – Сейчас он показался мне очень рассудительным и не таким назойливым. – Однако, прежде чем уйти, мне хотелось бы кое-что уточнить… Когда вы приехали вчера вечером, то заходили в кухню?

– Нет. Я заглянул в гостиную, прошел в библиотеку, постоял минуту-другую в холле и вышел. Никуда больше не заходил. – Голова у меня снова болела, в глазах была какая-то резь от усталости.

– Вы не курили сигару? – Он взглянул на столбик пепла на конце своей изящной сигарки.

– Нет.

– И не пили коньяк, пока находились в доме?

– Нет.

– Пройдемте со мной в кухню на минуту, пожалуйста. Извините, мисс Смитиз.

Я двинулся за ним по коридору.

Он указал на фужер на столе. Дверца шкафа над ним была распахнута.

– Не дотрагивайтесь до него, но посмотрите внимательно… Прекрасно, мистер Купер. Теперь подойдите к краю стола и нажмите на педаль мусорного бачка.

В бачке оказались какие-то отбросы, окурок сигары, пепел.

– Что дальше? – спросил я.

– Спасибо, мистер Купер. – Он расплылся в широкой белозубой улыбке. – Ровно ничего. Но, пожалуйста, запомните, что вы там видели. Завтра, возможно, мы поговорим об этом. О, не беспокойтесь! Это игра. Всего лишь игра.

В прихожей он энергично напялил свое замшевое пальто.

– Загляните завтра ко мне в контору. Все станет более или менее ясно, получим результаты вскрытия, прояснится картина этого печального события. Вы собираетесь ночевать здесь?

– Нет, я буду ночевать во флигеле.

– О да, разумеется. Что ж, пожелайте от меня спокойной ночи мисс Смитиз. – Он остановился в открытых дверях, и холл мгновенно наполнился леденящим холодом. – И постарайтесь хорошенько выспаться. На вас лица нет.

Когда я вернулся в библиотеку. Пола внимательно разглядывала фотографии на стенах.

– Боже мой, Джон, – произнесла она, как только я плюхнулся в кресло за столом своего деда. – Это просто непостижимо. Музей какой-то. Я слышала о политических связях вашего деда, знала, что он был фашистом, но, когда смотришь на эти фото, начинаешь с ужасом понимать, что все это слишком реально, точно в документальных киножурналах. – Я кивнул и осушил чашку остывшего кофе. Она продолжала возбужденно: – Остин Купер с Гитлером, Остин Купер с Риббентропом, Остин Купер со Шпеером, Остин Купер с Герингом, Остин Купер с Муссолини, Остин Купер бог знает с кем! Удивительно, почему нет фотографии Остина Купера, пожимающего руку самому дьяволу?