— Не так торкнуло?

Юнте и Вилле заржали. Лаки ухмыльнулся смущенно и так заискивающе, что Ванессу передернуло.

— Он и раньше пытался откинуть копыта, — объяснил Юнте. — А тут, наверно, решил, что после косячка дело пойдет легче.

Но совесть Юнте была неспокойна, Ванесса видела это. Интересно почему? Обычно Юнте не проявлял ни к кому сострадания.

— Он из себя все время мученика строил, — говорит Лаки. — Резал себе вены и все такое. Я думал, это только бабы делают.

— Заткнись, — резко оборвал его Юнте.

Вилле и Лаки замерли от неожиданности, глядя на приятеля.

— Здесь кто-то есть, — шепчет Юнте.

Все трое оглядываются. Ванесса задерживает дыхание.

— Может, это дух Элиаса бродит, — говорит Лаки, и тут же Вилле дает ему по шее.

Ванесса чувствует, как поднимаются дыбом волоски на руках. Воздух вокруг нее сгущается и закручивается. По комнате словно пробегает сквозняк. Юнте смотрит прямо на девушку.

— Черт, ты откуда взялась?

Вилле поднимает глаза и нервно смеется.

— Не подкрадывайся так больше, Несса. Иначе нашего Юнте хватит удар.

Лаки тоже смеется, немного натужно. Ванесса изо всех сил старается изобразить независимую улыбку.

Она подходит к Вилле и садится к нему на колени. Ей необходимо почувствовать тепло его рук. Убедиться, что она действительно существует. Вилле зарывается носом в ее волосы. Она прижимается к нему еще плотнее.

За окном начинает накрапывать дождь.

6

В кухонное окно стучит дождь. Мину нравится этот звук, он вызывает у нее чувство защищенности и уюта. Из гостиной доносится голос Билли Холидей.[4]Низко подвешенная над столом лампа отбрасывает теплый свет на встревоженные лица родителей.

— Как ты, доченька? — спрашивает папа.

Он задает этот вопрос уже в третий раз с тех пор, как пришел домой.

— Нормально, — коротко отвечает она.

Мину чувствует ужасную усталость, силы покинули ее. Она несколько часов подряд говорила с мамой. Но она не знает, «как она». Знает только, что больше не может прислушиваться к своему состоянию.

— Вы будете писать об этом? — спрашивает она.

Папа почесывает переносицу так, что очки ходят ходуном.

— Мы долго обсуждали этот вопрос. Если бы несчастный мальчик покончил жизнь самоубийством у себя дома, мы бы, разумеется, написали об этом. Но беда случилась в школе. Об этом и так уже знает весь город.

Мама качает головой.

— Вас заклюют, если вы напишете об этом.

— Если не напишем — тоже.

Папа Мину — главный редактор местной газеты. Она выходит всего пару раз в неделю и чаше всего публикует на первой полосе «сногсшибательные» новости типа «Новая дорожная развязка на улице Гнейсгатан». Три четверти жителей города подписываются на «Энгельсфорсбладет». Мининого папу знают все.

— Сесилия написала статью, — продолжает отец. — Мне пришлось вычеркнуть половину. Все эти охи и вздохи… Вы же знаете Сесилию. Но самоубийство — щекотливая тема, как бы сдержанно ни был написан текст.

Мину смотрит в тарелку. Она практически не притронулась к еде, мясной соус выглядит отталкивающе.

— А полиция уверена в том, что это самоубийство? — спрашивает она.

— У них нет ни малейших сомнений, — отвечает папа. — Но… Только это останется между нами, договорились? Ни слова в школе.

— Конечно, о чем речь, — вздыхает Мину.

Она никогда не давала отцу повода усомниться в том, что умеет держать язык за зубами. Мину рано уяснила, что большинство людей собирает информацию только для того, чтобы передать ее дальше и что единственный способ получить действительно интересную информацию — это обращаться с ней честно.

— Элиас умер вчера около половины пятого. Сразу же после встречи с директором. У него было много пропусков занятий, и директор хотела, пока не поздно, «спасти ситуацию», как она выразилась. Они говорили в течение получаса.

Мину вдруг понимает, что имела в виду Линнея, обвиняя директрису. Что же все-таки случилось во время этой встречи?

— А что говорит директор? — спрашивает она.

— Адриана, разумеется, подавлена.

— И она не заметила в поведении мальчика ничего подозрительного? — спрашивает мама.

— Этот вопрос ей непременно будет задан: как могло случиться, что она ничего не заметила?

— Бедная женщина. Проработать в городе всего год, и вдруг такое.

— Ответственность школы, бесспорно, еще будет обсуждаться. В том числе и потому, что способ и место самоубийства представляется неслучайным, Элиас явно хотел этим что-то сказать.

— Эрик, — говорит мама. — Зачем напоминать Мину о…

— Да я, черт возьми, и не хотел ей ни о чем напоминать, — огрызается папа.

— Может, поговорим о чем-нибудь другом? — спрашивает Мину.

Родители тревожно смотрят на нее и обмениваются взглядами.

— Я больше не могу слышать об Элиасе, — бормочет Мину.

— Я понимаю, — спокойно говорит мама.

Остаток вечера они говорят о сокращении финансирования газеты. Мину время от времени вставляет в разговор свои комментарии. Но все равно не помнит ни слова из беседы, когда ужин подходит к концу.

* * *

Продолжая жевать, мама Анны-Карин берет в руки зажигалку. Такое впечатление, будто она ест через силу и ждет не дождется, когда можно будет наконец затянуться сигаретой. Анна-Карин уже давно перестала жаловаться на дым. Мама считает, что сигареты — единственная роскошь, которую она себе позволяет, и потому она будет «черт возьми, курить, не мучаясь угрызениями совести».

В окно стучит дождь. Во дворе разлились лужи коричневой воды.

Картофельный салат и свинина застревают в горле у Анны-Карин. От переживаний желудок как будто съежился и отказывается принимать еду. Анна-Карин пыталась заниматься уроками до ужина. Но через какое-то время обнаружила, что все время читает один и тот же абзац.

Учиться в классе с естественно-научным уклоном трудно. Но если Анна-Карин хочет стать ветеринаром, ей нужны отличные оценки. Нельзя допустить отставания уже в начале первого года гимназии.

— Мне звонили, — вдруг говорит дедушка, глядя на Анну-Карин. — Оке звонил. Сынок-то его работает водителем «скорой». Оке спрашивал, как ты. Была ли ты знакома с мальчиком.

— Что там еще такое? — спрашивает мама, затягиваясь сигаретой.