В том же таинственном небе ярился ветер, с него проливались ливни, в нем полыхали молнии и гремели раскаты грома. Дождь напитал ручейки и реки; они прорезали иссушенную землю, даря ей воду, а вместе с ней и жизнь. И все эти реки, большие и малые, в конце концов впадали в огромные водоемы там, где кончалась земля. Эти океаны, как их назвали впоследствии, нескончаемой чередой волн бились о землю, – с неутомимым, а иногда и свирепым постоянством. И все это, как полагали люди, пребывало в природе вечно, а иным и новым в ней стали обособленные очаги самосознания, которые сомневались, задавались вопросами и стремились понять материальный мир. Стало ясно, что существам, обретшим самосознание, теперь предстояло понять окружающий мир, а еще воздействовать на него и управлять им так, как прежде они не могли и подумать. У них возникли вопросы о цели, смысле и предназначении. Они пытались выяснить, кто они и в каких отношениях состоят с остальным миром.

Двое моих внуков, близняшки, когда им исполнилось пять, по тысяче раз на дню спрашивали «почему это?», «почему то?» – этот вопрос задают лишь те, кто обладает самосознанием. Детская любознательность напоминает о ранних стадиях развития человечества, когда все вокруг было загадкой, а вопрос «почему?» – адекватной реакцией человека на нее. В некотором смысле жизнь каждого из нас, как я уже отмечал, повторяет стадии развития человечества. Мне кажется, первые люди просто не могли выдержать боли, страданий и тревог, пережитых, словно «родовая травма», при переходе к самосознанию: это было превыше их сил. И с того момента, как самосознание утвердилось на планете Земля, жизнь навсегда перестала быть прежней.

Именно тогда люди, осознавшие себя, осознали и время, – и их страх возрос во сто крат. Они поняли, что жизнь эфемерна, – и обрели знание, которым не обладали звери; осознав бренность жизни, они осознали и то, что время идет сквозь нее лишь в одном направлении, к концу, и с каждым днем он все ближе. Концом жизни является смерть, неизбежная участь любого живого существа, но это могли понять лишь те, кто сознавал себя. А еще осознание времени означало, что сознающие себя существа могут выходить за пределы нынешнего промежутка времени в обоих направлениях. Они могли вспоминать и даже мысленно воскрешать прошлое. Могли предвидеть и планировать будущее. Могли размышлять о вечности. Только представьте, как все это повлияло на наши чувства в тот удивительный миг, когда свершился переход от первичного сознания к самосознанию. Теперь люди могли вспомнить прошлые страхи и вчерашних хищников и сделать эти воспоминания частью настоящего; могли охватить разумом идею смертности и понять, что такова их неизбежная судьба. И потому участью людей стал страх – не просто отклик на опасность, но страх хронический, непрестанный, вошедший в самую суть. Стремление выжить, явная часть той силы, что движет всеми живыми существами, теперь перешло на более высокий уровень самосознания. С появлением самосознания для человеческих существ стало естественно жить в постоянном страхе и тревоге. Обладатели самосознания уже не могли существовать в одномерном настоящем, как, вероятно, живут те, кто наделен лишь первичным сознанием. Как ясно нам, нынешним потомкам древнейших людей, чтобы быть человеком, нужна нешуточная смелость. Самосознание навечно ввергает нашу эмоциональную жизнь в состояние нескончаемой перегрузки.

У людей, осознавших себя, не было ни образцов для подражания, ни навыков, позволяющих справиться с новой реальностью. Первопроходцам всегда приходится с трудом торить путь. Теперь людей и зверей разделяла пропасть. Библейское предание о сотворении улавливает эту истину: согласно ему Адам, первый человек, получил власть над всеми птицами небесными, всеми рыбами морскими и всеми зверями полевыми; нарек им имена по праву властелина, как повествует древний сюжет, и все, имевшие иную природу, были призваны служить и нести пользу человеку, наделенному самосознанием (Быт., гл. 2). Новоиспеченные люди начали заявлять о себе так, чтобы подчеркнуть свою уникальность, свое ключевое отличие. Они говорили, что созданы по образу и подобию творца, находящегося за пределами их мира, и потому обладают некой вечной ценностью. Ни одно живое существо за все долгие миллиарды лет, прошедшие с момента зарождения первой жизни, не знало и не чувствовало того, что начинали ощущать наделенные самосознанием люди. Человеческая жизнь отличалась от всего, когда-либо известного нашей планете.

Как и всегда, когда происходит прорыв на новый уровень понимания, страх, неразрывно связанный с новизной, всегда более очевиден, нежели возможности, которые открывает прорыв. Подозреваю, что после первых стараний вернуться обратно «в материнское лоно» и осознания их тщетности люди неодолимо возжелали справиться с чувством обособленности и муками одиночества. Вероятно, эта первая реакция нашла отражение в библейском предании, где первый мужчина и первая женщина пытались вернуться в сад Эдемский, в котором, как гласит повествование, они некогда пребывали «едиными с Богом» или, по крайней мере, едиными с природой. Адам и Ева выяснили, что самосознание – путь в новую реальность, вернуться по которому обратно уже нельзя. Врата в сад с мифическим единством были заперты и, согласно преданию, их охранял ангел с пламенным мечом (Быт. 3:24). Смысл предостережения, давшего название одному из романов Томаса Вулфа, – «Домой возврата нет», – был изведан как сугубо реальный еще на заре эпохи самосознания[11].

Человечества как общего понятия на самом деле нет. Это конструкт, находящий свое отражение только в жизни отдельных людей и явленный благодаря этим людям. Мы сможем рассмотреть влияние самосознания на человеческую жизнь во всей ее цельности только одним способом – если обратимся к его влиянию на жизнь конкретного человека. Отсюда уже можно выводить «человеческие модели». И потому путь к постижению человеческой жизни, в общем, столь глубоко уводит нас в жизнь отдельно взятого человека, что мы можем прорваться к осознанию того, что является общим для всех нас. Я пойму, что значит «жить», лишь когда осознаю, что значит «умереть», – и наоборот, узнаю, что такое «умереть», когда пойму, что такое «жить». Для того чтобы когда-нибудь суметь убедительно рассуждать о жизни после смерти, я должен научиться жить еще до смерти.

Жизнь после смерти не имеет смысла – если ее нет до смерти. Вот почему мой подход вынуждает меня переходить от истории человечества к моей личной истории и обратно. Самосознание и новые представления о времени придали человеческой жизни еще одно измерение, побудили людей иметь дело со смертностью и даже идеей полного исчезновения. Как справляется со всем перечисленным живой человек? Я могу ответить на этот вопрос лишь сквозь призму личного восприятия. И теперь я продолжу историю о том, как учился бороться со смертью, пока не обнаружил в этой борьбе универсальные подсказки, пролившие свет на угрозу, страх и силу, с которыми смерть, как кажется, властвует над нашей жизнью, а также на то, что они значат и как их можно преобразить.