— Пожалуй, что все, — поняв, что ничего они больше не добьются, ответил Седых и поднялся со стула. Следом за ним встали Винокуров и Пройдисвит.

— А Романа Дмитриевича я задержу, — Атласов сделал жест в сторону племянника. — Мы давно не виделись, и у нас есть о чем поговорить. Вы когда обратно собираетесь?

— Как получится, — пожал плечами Валера. — Нам еще надо кое к кому зайти…

— Значит, завтра, — утвердительно сказал Атласов. — Сегодня вы не успеете до темноты. А если даже вы решите уйти раньше, или Роман Дмитриевич задержится у меня, я найду способ доставить его обратно на прииск. И на этом позвольте распрощаться с вами.

Седых и Винокуров вышли на улицу, как оплеванные, посмотрели друг на друга и молча отправились к берегу, где около катера их ждал Стас Сикорский.

— Это же надо так попасть, мать его! — бывший опер уголовного розыска повторил эту фразу уже несколько раз за последние полчаса. — Один раз за всю свою ментовскую карьеру совершил ошибку, депутату рожу начистил, так что теперь, всю жизнь это говно расхлебывать? Мало он моей крови попил, так его еще и сюда принесло!

Седых и Винокуров были уже в курсе отношений Сикорского с Атласовым и могли только удивляться такому совпадению обстоятельств. Они сидели в просторной комнате добротного дома Егора Афанасьевича Кривошапкина, бывшего главы администрации поселка Тоболях, пожилого седого якута со сморщенным лицом, и распечатали уже вторую бутылку водки из привезенного с собой запаса. Валера втайне удивлялся скудости закуски, выставленной хозяином, — несколько кусочков высушенной до деревянной твердости вяленой лосятины, несколько сушеных хариусов да на дровяной плите закипала кастрюля с порубленной жеребятиной. Раньше у Кривошапкина, хлебосольного хозяина, стол для гостей ломился от закусок даже после того, как в позапрошлом году умерла его жена. Особенно вкусными были приготовленные лично им оленьи рубцы…

Будто поняв, о чем думает гость, Егор Афанасьевич тяжело вздохнул и сказал, отхлебнув водку из стакана, будто чай пил:

— Совсем плохое время настало, Валера. Теперь говорят, вот, мол, при Сталине плохо было, а я думаю, и то лучше, чем сейчас. Все этот Атласов себе загреб, и никто слова против него не скажет.

— А чего вы все его так боитесь? — удивился Сикорский. — Кто вам мешает его под зад коленкой наладить?

— Э-э! — покачал головой пожилой якут. — Не так все просто! Атласов все себе взял: и ферму, и склад с продовольствием, и магазин. Даже деньги свои выпускает.

Он встал, покопался в шифоньере и положил на стол несколько кусочков нарезанной писчей бумаги.

— Вот, смотрите!

На бумажках с помощью компьютерного принтера были нанесены разные надписи — «десять рублей», «пятьдесят рублей», «сто рублей», стояла печать поселковой администрации и размашистая подпись, в которой угадывалась фамилия «Атласов».

— Вот этим он зарплату стал выдавать, как только деньги у людей кончились. Магазин теперь только за эти бумажки торгует, а настоящие деньги все у Атласова оказались.

— Я все равно чего-то не пойму, дядя Егор, — сказал Валера, — почему это вы все такими робкими и послушными вдруг стали? Чем они со своим сынком вас так напугали?

— Так он же что сделал? — понуро ответил Кривошапкин. — Он этим мальчишкам, что с карабинами теперь ходят, стал больше всех платить своих бумажек, вот они за него и стоят. А мне, например, такую зарплату определил, чтобы только с голоду не помер.

Он виновато замолчал, и Валере стало неловко за свои недавние мысли о скудости закуски.

— Откуда Атласов вообще тут взялся? — спросил Сикорский.

— Он же отсюда родом, — ответил Кривошапкин. — Здесь его прадед похоронен и отец. Деда, правда, раскулачили перед войной, он еще молодой был, и увезли куда-то, так что никто не знает, где он умер. Вот они с сынком в начале лета приехали, бумаги из архива привезли, стали доказывать, что чуть ли не все село им принадлежит.

— Не понял? — удивился Валера.

— Дело в том, — объяснил Егор Афанасьевич, — что Атласовы когда-то были самыми богатыми тойонами в улусе, потомками самого Тыгына себя называли. Почти все оленьи стада и конские табуны им принадлежали. Весь улус на них работал. А потом коммунисты у них все отобрали. Теперь, правда, Илья Григорьевич Атласов — снова большой человек, во власть в столице попал. Говорят, у него миллионов — не сосчитать, целые прииски ему принадлежат, в самой Москве большая квартира есть. Когда сын уехал в Англию учиться, он вроде бы даже в Лондоне дом купил. Олигарх, словом.

— Так на кой ляд ему ваш Тоболях понадобился, если он такой богатый? — недоуменно спросил Валера.

— Историческую справедливость восстанавливать приехал! — с горечью ответил Кривошапкин. — В бумагах написано, сколько чего Советская власть у его деда отобрала, вот он и говорит, что все должно быть возвращено ему. Наследник, мол… А это, считай, весь улус!

— Все равно не понимаю, зачем ему все это нужно? — пожал плечами Валера.

— Может быть, сначала он и не собирался этого делать, — уточнил Егор Афанасьевич. — Сначала скромно себя вел, со стариками беседовал, про деда своего все расспрашивал. Только потом, когда катаклизьма произошла и он понял, что обратно выбраться не сможет, а все богатства там остались, стал права качать. И то сначала потихоньку, по-умному. Он ведь говорить как умеет красиво, заслушаешься! Без меня, говорит, пропадете, у меня знания и опыт. Я, говорит, умный, сам сумел разбогатеть и вам помогу, а что вам этот старый дурак Кривошапкин сможет дать? Такие, говорит, как он, я то есть, и без того народ до нищеты довели! А наши люди что? Им кто сладкую жизнь пообещает, за тем они и потянутся, как телята. Хоть бы подумали, из-за кого нищими стали? Может быть, потому, что Атласов на их горбу разбогател? Я так думаю, если люди нищают, значит, их деньги к кому-то другому попали, не пропали же они в никуда! А попали они к таким, как Атласов!

Старик постоянно прихлебывал из стакана и уже заметно плыл. На щеках проступили красные пятна, речь стала громче.

— Выборы устроил, — продолжал он, возбуждаясь с каждой минутой, — только сначала с торгашами нашими сговорился, взял у них водку и раздал по бутылке на нос. И еще по одной пообещал, если его выберут. Теперь вот я навоз с фермы выношу за копейки, а молодежь эта с карабинами смотрит и смеется! Эх, жалко, сыновья мои в столицу уехали жить, они бы им посмеялись!

— Я тогда еще поражался, — вставил Сикорский, — этот мудак мог меня в порошок стереть, а он деньгами взял, десять тысяч баксов за два выбитых зуба с меня срубил! Вот оно в чем дело, ему, оказывается, каждая копейка в радость!

— Как же ему удалось молодежь на свою сторону перетянуть? — спросил Валера.

— Эх, Валера! — вздохнул Кривошапкин. — Что тут непонятного! Молодежь сейчас какая — он наобещал им, что будут жить, как в Японии, вот они за ним и пошли. А не понимают, что для того, чтобы жить, как в Японии, надо и работать, как японцы работают. Был я там, видел, как они вкалывают. А старшие… им только налей побольше…