– Сэр Патрик ничего тебе не сообщал? – спросила она беззаботным тоном, будто это не имело особого значения.

– Отец делает все возможное. И пытается также поддерживать мать.

– Ей лучше?

– Нет. Она не встает с постели.

Он принялся разглядывать свои карты, потом спросил с нарочитой небрежностью:

– Рассел снова тебя навещал?

– Я разочарована тем, что он до сих пор не был у тебя. Но обещал прийти завтра на судебное заседание.

– По крайней мере он не покидает тебя. Никогда не предполагал, что его увлечение тобой приведет к чему-нибудь хорошему. Он указал на ее карты: – Знаешь, Лилиан, лучше прекратить игру, если ты будешь смотреть не в карты, а на свои руки.

Она покраснела:

– Прошу прощения. Двойка и тройка. Ну может ли быть большее невезение?

– Похоже, Рассел возмужал за последние дни.

– Думаю, самое время. Ведь ему скоро двадцать два.

– Возможно, завтра ты заметишь в нем перемену.

– Если он появится на заседании.

– Он сказал, что непременно придет и поддержит нас.

– Как Фанни?

– Фанни, как тебе известно, такие вещи не любит. Но она взяла с меня слово, что я сообщу ей все, как только закончится заседание.

– Ладно, будем надеяться, что тебе удастся сообщить ей добрую весть.

На следующий день Фанни вошла в гостиную Лилиан с крайне озабоченным видом.

– Ну как дела? Как Диллон? Что есть у сэра Патрика? И как насчет заместителя генерального прокурора? Он пересмотрел улики?

– О Фанни. Это было ужасно!

Лилиан забыла о том, что не должна показывать своего смятения, но ей слишком долго приходилось демонстрировать уверенность, и теперь она буквально упала в объятия подруги.

– Дело передадут в суд менее чем через две недели.

– Тихо, тихо. Расскажи мне, что случилось, – попыталась успокоить подругу Фанни, усаживая ее в кресло и сама устраиваясь рядом.

Лилиан вытащила носовой платок, который в течение всего заседания комкала в руке. Теперь от него остались одни клочья. Она приложила их к мокрым от слез глазам и тяжело вздохнула.

– Этот ужасный заместитель генерального прокурора наговорил о Диллоне столько гнусностей. Он сказал, что Диллон кровопийца и сам дьявол и… О, Фанни, видела бы ты лицо Диллона…

Слезы обжигали глаза Лилиан, превращая Фанни в расплывчатое облако, окруженное ореолом рыжих волос с молочно-белым пятном лица посередине.

– Думаю, нам надо выпить, – решила Фанни. – Скотч лучше всего.

– Судья прислушивался к каждому чертову слову Дэгвуда, явно свидетельствовавшему о предубеждении. А этот олух сэр Патрик! О! – Она взмахнула кулаком. – Мне хотелось вдохнуть в него хоть немного мужества. Он сидел там совершенно безвольный и бесполезный, в то время как улики следовали одна за другой. Клянусь, Фанни, этот человек мог бы и не являться на заседание суда, а сидеть дома и считать свои деньги, потому что он палец о палец не ударил с момента ареста Диллона.

Фанни налила скотч в бокалы, стоявшие на низком буфете.

– Но прошло всего несколько дней. Не так уж много времени для того, чтобы снять с человека подозрения в убийстве.

– Время – это роскошь, которой у нас нет! Менее чем через две недели суд решит, повесить ли Диллона! И похоже, никто ничего не делает, чтобы оправдать его!

Закрыв лицо руками, она разрыдалась, не в силах больше сдерживаться. Будто прорвало плотину, и полились воды. Лилиан казалось, что слезы никогда не иссякнут.

– Выпей!

Прохладный бокал оказался в руке Лилиан. Она поднесла его к губам, и пахнущая дымом жидкость обожгла горло.

– Поверенный Грейстоуна выглядел потрясенным, а бедный герцог буквально окаменел. Он бы упал, когда выходил из здания суда, не поддержи его Рассел. Бедняга был так подавлен. Трудно себе представить, как он страдает.

– Ты поделилась с герцогом своей идеей спасения Диллона?

– Он ответил, что скорее даст пожрать свои внутренности червям.

– О Господи! Грейстоун никогда не отличался тонкостью чувств.

– Напрасно я это сказала, но слово не воробей, вылетит – не поймаешь. – Она отпила небольшой глоток из бокала.

– По крайней мере он не угрожал тебе.

– Я рада, что мы оказались наедине в адвокатской конторе после поражения в суде и никто не слышал его блеяния.

В ее сознании молнией мелькнуло воспоминание о другом разговоре в офисе поверенного два года назад. Бедняга стряпчий, не человек, а призрак, никак не мог устоять против ярости Кейна. Лилиан не могла бы сказать, что агрессивность Кейна стала для нее сюрпризом, но никогда еще он не позволял себе ничего подобного на публике. В желудке у нее забурлило при воспоминании об этом бурном разбирательстве и о том, как кулак Кейна врезался ей в лицо, поранив губу. Поток крови, казалось, никогда не иссякнет. Она содрогнулась при этом воспоминании.

Именно тогда она решила изменить свою жизнь. Наследство стало светом в конце тоннеля, едва различимым во мраке и все же сулящим надежду.

– Ты в порядке, Лилиан? – встрсвоженно спросила Фанни.

– Да, – ответила Лилиан, пытаясь прогнать воспоминания. – Все хорошо.

– Грейстоун всегда был пугалом, особенно если ему говорили то, чего он не хотел слышать, – мрачно заметила Фанни.

Давным-давно она была любовницей Грейстоуна и, по-видимому, оставила его сама, вместо того чтобы предоставить эту честь ему, как бывало обычно с другими его подругами. Она влюбилась в кого-то другого и последовала зову сердца.

– Да, это всегда бывало ужасно, – сказала Лилиан.

– А что, собственно, сказал Грейстоун?

– Сказал, что уничтожит меня, если я пророню хоть слово на публике об «ошибке его сына». Сказал, что эта «грязная ложь» делу не поможет. – Лилиан обхватила себя руками за плечи. – Он был так озлоблен, что казалось, будто между нашими семьями и не было никаких отношений.

– Охваченный страхом, он забыл о ваших добрых отношениях, забыл обо всем на свете. И в данном случае трудно его осуждать. Это была ужасная мысль.

– Правда все равно выйдет наружу. Невозможно долго скрывать убийство, – возразила Лилиан, цитируя Шекспира.

Фанни усмехнулась:

– Всегда любила Шекспира, особенно «Венецианского купца». Но какой бы захватывающей ни была пьеса, это всего лишь пьеса, дорогая.

– Но в ней правда жизни, а моя осведомленность о некоторых вещах – единственное средство спасти Диллона.

– Предоставь адвокатам его спасать. Грейстоун не допустит, чтобы его сын качался в петле.