Действительно, может быть, американцы — чудаки. И им нравится, когда в них стреляют с экранов телевизоров. Может, они получают эстетическое наслаждение, когда любовная сцена героев прерывается песенкой, рекламирующей нейлоновые чулки. Вероятно, кое-кому нравятся подобные зрелища. Но, поверьте, не всем.

Подтверждение этому я нашел в жаркий июльский день в вашингтонском Капитолии. В продолговатом двухъярусном зале сената состоялось рядовое заседание. Разбирался вопрос о телевидении. Те, кому телевизионные передачи не нравились, завалили сенат жалобами и письмами. И сенат вынужден был поставить вопрос на обсуждение.

Малоопытный человек мог бы не обратить внимания на некоторые обстоятельства, сопутствовавшие этому делу. Но вашингтонские чиновники разговорчивы и не скупятся на пояснения.

Обсуждение было поставлено на дневное заседание в невыносимую июльскую жару, когда термометр на улице показывал 85 градусов по Фаренгейту. Накануне праздновался день независимости, и большинство сенаторов либо не вернулось из загородных вилл, либо с утра уехало туда отдыхать.

В зале сената стояла прохладная тишина, располагавшая к дремоте. Председательствующий сенатор из Миннесоты клевал носом. В разных концах пустого зала сладко дремали три сенатора, неизвестно откуда и для чего явившиеся на это заседание. Сенатор-докладчик читал монотонно, как дьячок на амвоне, и казалось, этому конца-края не будет. Он докладывал о претензиях телезрителей, о протестах против кровавых программ, о требованиях запретить рекламные двухминутки. Он излагал возражения телевизионных и рекламных фирм, подкрепляя их собственными соображениями, заверяя, что запрещение рекламных телепередач было бы равноценно катастрофе, ибо только благодаря рекламе существует и развивается в Америке телевидение, а ликвидация рекламы возложила бы непосильные расходы на государство, и что это в первую очередь отразилось бы на налогоплательщиках, которые, как малые дети, сами того не понимая, вносят предложения, ударяющие по их интересам.

Речь его лилась ровно и бесконечно. На ступеньках у подножия председательской трибуны сидели юноши, которые по традиции должны всегда присутствовать на заседаниях сената на случай неотложных поручений. Они жевали резинки и шепотом рассказывали друг другу истории, видимо, очень фривольные. Кроме докладчика, это были единственные существа, бодрствовавшие на заседании.

Я поймал себя вдруг на том, что клюю носом. Я обернулся. Переводчик дремал. Разбудив его, я поспешил выбежать на такую бодрящую, такую живительную восьмидесятиградусную вашингтонскую жару.

На следующий день мне рассказали, что предложение телезрителей было провалено сенатом.

Буря пронеслась, не сорвав ни одной крыши. Джонс и Дженни, как и прежде, не сходят с экранов телевизоров, отрываясь через каждые десять минут от своих чувств лишь для того, чтобы прорекламировать очередную торговую новинку. Как и прежде, палят из автоматов гангстеры, душат друг друга мастера «кетча», разбиваются самолеты, и каждые десять минут в это вселенское верчение, в стрельбу и шум врываются люди в фирменных комбинезонах, хриплые певицы и разнокалиберные королевы красоты. Врываются для того, чтобы навязать американцам покупку немнущихся купальников и патентованных напитков, которые в состоянии даже кролика превратить в чемпиона «кетча».

ГОРОСКОП МАДАМ ЕВЫ

Она еще никого не ввела в грех. И по ее вине никто не был изгнан из рая. Напротив, она желает людям добра, стремится дать им хоть призрак счастья. И для этой благороднейшей цели (поверьте, не для какой-нибудь иной) она выставила в самом сердце Нью-Йорка, на углу 7-й авеню и 32-й улицы, большой рекламный плакат:

«Мадам Ева.

Гадание на картах и гороскоп.

Дом № 211».

Я не верю в гадание на каргах. Даже гадание на кофейной гуще не убеждает меня. Рискуя быть причисленным к самой отсталой части человечества, я должен признаться, что не верю и в гороскопы.

И все же я пошел к мадам Еве. Не знаю, что меня потянуло туда. Скорее всего нездоровое любопытство. Очень уж интересно было узнать, как должен чувствовать себя человек, заранее осведомленный о том, что его ожидает.

Мадам Ева оказалась упитанной дамой выше среднего возраста. Она выдавала себя за француженку. Я услужливо перешел со скверного английского на еще худший французский. Мадам Ева поспешила со скверного французского перейти на стопроцентный американский. Так была внесена ясность в некоторые анкетные данные гадалки. Я не знаю, были ли предки мадам Евы краснокожими индейцами, но что они не были подданными ни одного из Людовиков, сомнения не оставалось.

— Чем мы займемся? — спросила мадам Ева. — Предпочитает ли клиент определение судьбы по картам или гороскоп по звездам?

Я предпочел гороскоп. С юных лет к картам я испытывал отвращение. Дома и в школе я часто слышал, что игра в карты до добра не доводит. Мог ли я после этого доверить им свою судьбу? Другое дело — гороскоп. О гороскопах ничего дурного ни дома, ни в школе не говорилось. В нашей стране гороскопы вообще не водятся. Почему бы не позволить себе такое развлечение за рубежом?

— Значит, гороскоп, — сказала мадам Ева, посмотрев на меня проницательным взглядом многоопытной гадалки. — Вам придется сообщить кое-что о себе. Когда вы родились? Прошу вспомнить дату точно.

Она вооружилась шариковой ручкой из тех, что в любом магазине продавались по десятку на доллар, и приготовилась записывать.

— 22 апреля 1908 года, — покорно сказал я.

— Год не имеет значения, — снисходительно улыбнулась мадам Ева, давая этим понять, что видала на своем веку клиентов и более почтенного возраста. — Вам повезло. Вы родились под созвездием Быка.

Не могу сказан, чтобы это известие меня очень обрадовало. Хотя, с другой стороны, ведь мог же я родиться под созвездием Скорпиона или, чего доброго, под созвездием Барана. Пожалуй, Бык все-таки лучше.

Мадам Ева порылась в каких-то книгах, и сеанс начался.

— Друзья желают вам добра, — сообщила она доверительно, — поэтому еще раз хорошенько обдумайте свои решения, не слишком ли они поспешны.

Я бы охотно последовал ее совету, но не знал, на что она намекает.

— У вас много забот, — продолжала мадам