– Мне сказывали, что вы имеете поручение от Аракчеева – осмотреть вверенные мне роты; не прикажете ли, я их обе выведу в строй и представлю вам как инспектору!

Обиженный таким приемом, я отвечал, что граф не давал мне поручения инспекторского, но частно приказал мне озаботиться о сведениях, относящихся к положению рот, и я частью уже сие исполнил. Но по благородству чувств не желал, чтобы меня принимали за шпиона, и потому просил товарища моего, Козлова, предварить его, Штадена, и Залдека, чтобы они не рисковали своей репутацией, ибо я начальника моего обманывать не хочу и не стану! Но ежели он принимает это в другом виде, а соглашается показать мне роту свою по форме, то я и от этого не откажусь и по осмотре форменно донесу обо всем графу!

Строптивый Штаден, видя мою решимость, с шуткой подозвав своего сына, лет пяти мальчика, скомандовал ему:

– Сми-рно! На пра-во! Во-фронт! На ле-во! Во-фронт! На лево кру-гом! Скорым шагом – марш! – обратился ко мне:

– Вот видите, как я учу собственного своего рекрута, то мне нечего бояться за свою роту, – и мы расстались очень холодно.

Первое мое знакомство в Смоленске было с домом Лаптевых, и я почти ежедневно бывал там и только там встречался со Штаденом. Перед выездом моим из Смоленска обеим ротам дано приказание выступить в Санкт-Петербург, и я в пути обогнал их на второй станции. Штаден, узнав, что я проезжаю, приехал сам на станцию и просил меня отобедать у него. Тут он переменил совершенно свой тон – хлопотал о моем спокойствии в вояже и просил, когда они придут в Петербург, о более коротком с ним знакомстве. По прибытии моем в столицу явился я к Аракчееву, бывшему уже военным министром, который подробно меня расспрашивал о положении рот, находившихся в наружном отношении вовсе не в завидном виде. Я, расхваля обоих командиров, откровенно сказал все, что знал насчет лошадей и обучения солдат. Недели через две из Гатчины тайно приехал ко мне Залдек-Пиковский и просил меня объявить, что расспрашивал граф и как я их описал, – я и ему отвечал со всей откровенностью. Обе роты вступили в Петербург во вторник, на Фоминой неделе.[96]

Аракчеев велел им парадировать мимо себя, и когда рота Штадена прошла, а Залдека начала проходить, то при обоих ротных командирах он подозвал меня к себе и сказал вслух:

– Благодарю тебя, «Журкевич», что ты не сделал привычки обманывать меня; роты нахожу, как ты описал мне их. Жаль, что они опоздали дня три, а то я приказал бы им маршировать прямо под качели. Там было бы для них приличное место.

Штадену особенно приказал заботиться лучше о строе и в этом отношении руководствоваться моими советами, что Штаден охотно и усердно принялся выполнять. Этот случай описан мной подробно с целью ознакомить Штадена, бывшего после непосредственным моим начальником.

Весь 1808 г. прошел для меня в усиленных занятиях; Аракчеев, бывши военным министром, хотел сему званию придать особенное уважение. Всех вообще, даже лиц близких по родству к государю, принимал как начальник, с прочими генералами обращался, как с далекими подчиненными; ездил по городу и во дворец всегда с особым конвоем. Один раз, сделавшись нездоров, целую неделю никуда не выезжал из дома, и государь был столь внимателен к заслугам сего государственного человека, что каждый день приезжал к нему рассуждать о делах. В один из таковых дней за болезнью двух адъютантов графа я был им приглашен дежурить у него и должен был стоять у дверей кабинета, когда он читал свой доклад государю. В подобных случаях стоящий обыкновенно у дверей камердинер всегда был удаляем из покоя, дабы не мог слышать, о чем говорилось в кабинете, что было весьма благоразумно, так как государь на слух был несколько крепок, то граф должен был докладывать весьма громогласно, так что на том дежурстве я слышал вполне читаное донесение из турецкой армии фельдмаршала князя Прозоровского,[97]представлявшего армию в весьма жалком отношении.

Когда Аракчеев переехал на дачу, на Выборгскую сторону, то государь, щадя его здоровье, и туда продолжал ездить ежедневно.

Кстати, здесь расскажу несколько о домашнем быте графа. В начале 1806 года он женился на дворянке Ярославской губернии Настасье Васильевне Хомутовой,[98]девице лет 18, очень недурной собой и весьма слабого и деликатного сложения. Графу в то время было лет 50, а может быть, и более; собой был безобразен и в речах произношения гнусливого, что еще более придавало ему лично неприятности, – и с самых первых дней его женитьбы замечено было, что он жену свою ревнует. Еще до женитьбы, ведя жизнь отдаленную от общества, он еще более после того отдалился от него. Обыкновенно вставал поутру около 5 часов; до развода он занимался в кабинете делами с неумеренной деятельностью; читал все сам и на оные клал собственноручные резолюции. Весьма часто выходил к разводу и всегда бывал при этом взыскателен, так что ни один развод не оканчивался без того, чтобы один или несколько офицеров не были бы арестованы. В 12 часов или в первом ездил во дворец с докладом, и проезд его мимо караулов и вообще всех военных был всегда грозой. Около половины третьего возвращался домой и в три часа аккуратно садился за стол; кроме жены, брата ее – графского шурина Хомутова, служившего у нас подпоручиком, – почти всегда обедывали графские адъютанты, Творогов[99]и Мякинин, и кто бывал дежурными, в том числе и мне приводилось несколько раз обедать у него. Из посторонних гостей, что бывало, впрочем, весьма редко, чаще других бывали у него: Сергей Михайлович Танеев,[100]павловский отставной генерал-майор, вечно носивший длиннополый сюртук, смазные сапоги и голову, обстриженную в кружок; генерал-майор Федор Иванович Апрелев[101]и Петр Иванович Римский-Корсаков[102]– надворный советник и советник ассигнационного банка; оба они были соседями графа по его имению в Новгородской губернии; иногда обедывали генерал Касперский и полковник Ляпунов,[103]командовавший ротой графа. Обед был всегда умеренный, много из пяти блюд, приготовленный просто, но очень вкусно; вина подавалось мало. За столом сидели не более получаса, и граф всегда был разговорчив и шутлив, иногда даже весьма колко, насчет жены. Так, однажды при мне он сказал ей: