Она не узнала Ника. Между ними стояли тринадцать лет и одно предательство. Да и Николас Зоммерфельд стал другим. Юношу сменил мужчина. Румянец уступил место смуглому загару. Наивность – опыту. Порывистость – скупости жестов и движений. Былая гладкость щек – аккуратно подстриженной бороде. Одежда поражала варварской пышностью: темно-синие шаровары, парчовый, густо затканный розами кафтан. Голову украшал колпак с меховым, несмотря на жару, околышем. На поясе у господина посла висела сабля.

– Он там, – Ник указал на павильон. – Шах Хеширут.

– Любуется закатом? – спросила Регина.

– Пожалуй. Слышишь музыку?

Действительно, от павильона текла мелодия: тягучая, сладкая.

– Он слепой, – бросил Ник. – Слепой мальчик четырнадцати лет, правитель Шадрувана. По приказу деда, редкостного самодура, ему прокололи зрачки иглами. Пять лет назад. Деда через восемь месяцев убили заговорщики. Началась смута. Грызлись насмерть, рвали страну на части…

При слове «страна» он насмешливо скривил рот. Регина не поняла, почему. Наверное, Ник отказывал дикому Шадрувану в праве именоваться страной. В присутствии шадруванцев посол обязан был держать свое нелестное мнение при себе, но, беседуя с ларгитаской, Ник мог не сдерживаться.

– Мальчик сел на трон при поддержке Кейрин-хана, самого зубастого из здешних племенных бандитов. Бандит сел бы сам, но его не признали бы шахом. Не та кровь. А как регента – ничего, съели. Так и живем, доктор ван Фрассен.

– Зачем ты мне это рассказываешь?

– Не знаю. Надо же о чем-то говорить? Я был против твоего прилета. Глупо, больно; никакого смысла. Но мне не оставили выбора, – под глазом у Ника заплясала синяя жилка. – Обещали прислать доктора Шеллен. И обманули.

– У Шеллен инсульт.

– Может, да. Может, нет. Я никому не доверяю, Ри. Меня все обманывают. Мать, жена, судьба. Вино. Министр иностранных дел. Все лгут мне. Ничего, я заслужил.

– Жена-то чем тебя обманула?

– Она умерла, – сказал Ник, словно это все объясняло. – Пойдем.

Возле челнока их ждал паланкин. Трое чернокожих носильщиков, голые по пояс, при виде Регины низко-низко поклонились. Каждый из детин с легкостью вышел бы в финал на чемпионате Ларгитаса по атлетизму. Но паланкин, куда при желании влез бы средних размеров слон, вызывал серьезные подозрения: всего трое? Неужели поднимут? И баланс удержат – втроем?!

– Антигравы, – развеял сомнения Ник. – Техник посольства спрятал их в платформе. Носильщики нужны для отвода глаз. Они считают нас волшебниками. Вся троица – немые; на всякий случай. Ты удивлена?

– Нельзя было прислать мобиль?

– Нельзя. Контакты с Шадруваном едва налажены. Приходится сглаживать остроту цивилизационного шока. Не бойся, в паланкине ты будешь одна. Я поеду на лошади.

– А я и не боюсь…

Она лгала. Николас Зоммерфельд сказал, что ему все лгут, и был прав – даже не озвучив Регину в общем списке. Оказаться с ним в одном паланкине, просторном для двоих, но слишком тесном для тринадцати лет разлуки и одного предательства? Это было последнее, чего Регине хотелось бы. Узнав, что Ник поедет верхом, она испытала облегчение, и вслед за облегчением – стыд. Ты – врач, дура. А он – отец твоего пациента. Мать ребенка сгорела у тебя на глазах. Ты ничего не могла сделать для Амалии. В это время ты обеспечивала последнюю волю ван Седельрика – «…коллекцию же курительных трубок завещаю моему внуку Микаэлю…»

Все, закрыли тему.

– Красивый зверь. Не кинется?

– Кто? На кого?

Регина вдруг сообразила, что совершенно забыла о Фриде. Беззвучная, как тень, химера сидела рядом. Желтый взгляд ее мимоходом скользил по Нику – и вновь, с маниакальным упорством, возвращался к вороной кобыле, которую держал под уздцы один из носильщиков. Нервничая, кобыла стригла ушами. Фрида же была спокойней камня. Лишь слегка подергивался кончик хвоста.

– На меня, – рассмеялся Ник. Смех был скрипучим и резким. – А ты что подумала? Лошадь не жалко, у меня их целая конюшня…

– Я не хотела лететь сюда, – сказала Регина.

– Я не хотел, чтобы ты прилетала сюда, – сказал Ник.

Сперва она не поняла. Она еще жила дорогой через варварский город. Паланкин, слегка покачиваясь, плыл сквозь ночь, упавшую с небес, как орел на добычу. Впереди, соткавшись из сумерек, бежал мальчишка с факелом. Света от факела было мало; впрочем, как и от масляных фонарей, горевших кое-где, и от свечей в окнах. Раздвигая занавески, Регина видела Шадруван – так видят нагого мужчину во тьме, пронизанной редкими лучами звезд. Щека, плечо, запястье, мелькнувшее юркой рыбой; сильное бедро, колено – нет целого, не складывается… Город проступал из мрака, чтобы поманить и исчезнуть. Геометрически ровные улицы. Спутанный клубок переулков. Барельефы ворот. Портики со сталактитными нишами. Одинокий фонтан: рыба извергает струю воды. Колонны, вставшие на спинах львов. Арки моста – второго, пятого, десятого. Вслед паланкину из кофейни несется хохот и музыка.

Да, музыка.

Она преследовала Регину, как когда-то на Сякко. Сестры – сякконка и шадруванка – только здешняя пышней и темпераментней. Так разнится один и тот же сорт вина, если первую чашу пить, налив из бутылки, а вторую подогреть, добавив меда и пряностей.

– Нет, не хотел, – повторил Ник.

– Почему? – спросила Регина.

Ник не ответил.

Они сидели в посольстве Ларгитаса, на балконе третьего этажа. Спать не хотелось. Служанка принесла кофе и сладости. Регина позволила себе засахаренный орешек. Ну ладно, еще пастилку. Глупо наедаться на ночь. Глупо полуночничать с Николасом Зоммерфельдом. И уж точно глупей глупого изумляться тому, что Ник не хотел ее прилета. Поглощенная собственными переживаниями, в борьбе с памятью, она даже мысли не допускала, что Нику тяжело видеть ее. А отдать в ее руки судьбу сына – тяжелей вдвойне.

– Кого ты хотел?

– Доктора Шеллен. Маркиза Трессау. Кого угодно, только не тебя.

– Мог бы отказаться.

– Не мог. Меня заставили. Думаю, тебя тоже.

Теперь не ответила она.

– Мать пишет мне. Пробовала связаться через гипер. Я отклонил вызов, – плеск волн вторил размеренной, спокойной речи Ника. Господин посол рассказывал о конфликте с матерью, как о малозначащем пустяке. – Не хочу ни видеть, ни слышать ее. В целом, я рад, что очутился на Шадруване. Птенец вернулся в скорлупу. Так легче.

Показалось ей, или голос Ника дрогнул при словах о скорлупе?

– Здесь дичь, Ри. Великолепная, хищная дичь. Жестокая, как природа. Никуда не выходи без сопровождающих. Я выделю тебе сильных рабов. На улицах ни во что не вмешивайся. Час ходьбы от посольства – дальше не забирайся. Не жалей нищих. Иначе не отстанут. Торгуйся при покупках.