Напрочь забыв совет госпожи Клауберг, Регина взяла Артура за руку. Ладонь ожгло, как огнем. Кожа мальчика пылала – жаркое пламя костра, раскаленный докрасна металл, плазма, бушующая в реакторе! На миг Регина явственно ощутила смрад горящей плоти – своей плоти! Сбой восприятия. Сенсорная галлюцинация. Блокировка. Отключение болевых рецепторов. Коррекция. Восстановление проводимости волокон… Иллюзия сгинула, как не бывало. Угасло пламя, остыл металл. Регина держала пухлую руку ребенка, указывая в окно. Малыш наконец понял, чего от него хотят, и заворожено уставился на дерево, шумящее под ветром.

– Дерево. Это дерево. Видишь? Сможешь его нарисовать?

Артур, покорней ягненка, склонился над планшетом.

Внешний образ – внутренний – закрепление связи – вербализация образа – создание маркированной энграммы – реализация в рисунке. Стимулирование интереса к внешним явлениям. Что ж, начало положено. Есть первый крошечный успех, который необходимо развить. А с тактильными и обонятельными галлюцинациями, доктор ван Фрассен, мы разберемся позже.

Она продолжила работу.

КОНТРАПУНКТ РЕГИНА ВАН ФРАССЕН ПО ПРОЗВИЩУ ХИМЕРА

(из дневников)

Вот, из авторского предисловия В. Золотого к сборнику «Сирень»

«Я могу зарифмовать и уложить в любой размер все, что угодно. Любую тему, любую мысль; любой заказ. Вуаля! – кролик из шляпы. Все радуются и бьют в ладоши. Такую поэзию я называю технической. Я могу набросать десяток строк спьяну, на ходу, на бегу. Править их я никогда не стану. Пожалуй, не стану и публиковать. И даже не захочу объяснять – почему. Вуаля! – и в пыльный угол. Такую поэзию я называю чердачной. Ее место среди хлама. Вы спросите: что же для меня поэзия? Просто поэзия, без эпитетов? Нет, не отвечу. Скажу лишь, что мы очень много требуем друг от друга. Но нам спокойно вместе. Спокойно и тепло.

Поэзия – жена, хозяйка моего дома.

Техническая поэзия – опытная проститутка.

Чердачная поэзия – случайная попутчица. Хочется, а на лучшую не хватает средств.»

Почему мне кажется, что Золотой говорит и обо мне?

– О Шадруван! Твои цветы весь день поют в твоих полях!

О Шадруван! Твои мечты плывут на дивных кораблях!

Здесь милость шаха – летний дождь, здесь радость шаха – благодать!

О Шадруван! Прекрасен ты, когда ликует вся земля!

Толстяк замолчал, отдуваясь. Поэма, восхваляющая родину (главным образом – его величество Хеширута IV), далась певцу с трудом. Будь он лет на десять моложе, а главное, килограммов на сорок легче… Смолкла и музыка. Все ждали шахского слова. Наконец мальчик, сидевший на троне, кивнул и улыбнулся. Все заметили, что перед этим скромно одетый мужчина, который стоял рядом с мальчиком, легко тронул юного шаха за плечо. Но Регина могла поклясться: спроси любого, видел ли он это прикосновение, и шадруванец, не моргнув глазом, отречется от правды. Не видел, не было, не могло быть. Его величество одобрил панегирик толстяка собственной волей, и «ликует вся земля».

– Кейрин-хан, – шепнул Ник, склонясь к уху Регины. Сейчас посол говорил по-ларгитасски, не решаясь даже на унилингву, доступную кое-кому из собравшихся. – Регент, настоящий хозяин страны. Вакиль-ё-Райя…

И перевел:

– Защитник Народа.

Собственно, Ник перевел своей спутнице всю поэму толстяка, от начала до конца. Иначе она ничего бы не поняла. Стихи Регине не понравились. Липкая, подобострастная сладость. «Чей перевод?» – спросила она для приличия. И чуть не ахнула, когда Ник скромно потупился. На миг перед ней возник прежний Николас Зоммерфельд, готовый бежать за чашкой кофе для возлюбленной на край света. Вот, прибежал – здесь край света, океан крепчайшего кофе, и ты, Ник, уже вновь спрятался за вежливой маской дипломата. Хоть тараном бей – не выгонишь наружу.

«Что-то не припомню за тобой поэтических талантов,» – пошутила Регина.

«От скуки, – разъяснил Ник. – Ночи такие длинные…»

По знаку Кейрин-хана музыканты взялись за инструменты. Флейта, лютня, скрипка-двухструнка. С плавностью сомнамбул задвигались танцовщицы – поодаль, не мешая собравшимся. Кучка седобородых старцев окружила толстяка – поздравляли, совали деньги. Тот принимал, не чинясь. Лишь изредка косился на регента, и Кейрин-хан с одобрением моргал: бери, мол. Мальчик на троне напоминал статую. Белый, мертвый взгляд его смущал Регину. По воле случая лицо шаха было обращено к ней – зрячий, он изучал бы доктора ван Фрассен с внимательностью, достойной препаратора. Но никто не усомнился бы, что Хеширут слеп.

«Сволочь! – с внезапной злостью подумала Регина, имея в виду деда-самодура, лишившего внука зрения. – Мерзкий ублюдок! Надеюсь, черви давно сожрали твое тело…»

– Уникальная личность, – тихо сказал Ник. – Это я про регента. Вояка с колыбели, но предпочитает дипломатию. Бандит, но держит слово. Стоит у трона, но сесть отказывается. Неграмотен, но покровитель искусств. Гуманист, при случае не гнушающийся пытать собственноручно. Горький пьяница, но знает, когда пить и с кем. Все дела здесь надо вести с ним. Хеширут – так, ширма.

Рядом призраками скользили слуги – разносили фрукты. Никто не брал – наверное, так было принято. Лишь толстяк позволил себе отщипнуть виноградинку от темно-лиловой, лоснящейся грозди. Регина ожидала, что гостей пригласят куда-нибудь, где ждут накрытые столы, и можно будет наконец присесть. Нет, регент не подавал знака оставить залу. Вот и старцы, пыхтя, разбрелись по местам. Вот и толстяк отвалил в сторонку. Похоже, так до утра простоим. Еще кто-нибудь споет плаксивым голосом о цветах, полях и шахской милости…

Мальчик на троне что-то произнес, обращаясь к регенту. Простецкое лицо Кейрин-хана озарилось, словно он услышал приятную новость. Сделав шаг вперед, регент начал речь. Он непроизвольно подражал толстяку в интонациях, но, похоже, не замечал этого.

– У лютни пять струн, – переводил Ник шепотом. – Первая струна желтая, для холериков…

– Так и говорит? – изумилась Регина.

– Он сказал про разлитие желчи. Тут свои понятия… Вторая струна красная, для сангвиников. Третья – белая, для флегматиков. Четвертая – черная, для меланхоликов. Но пятая, самая главная – струна души. Так шах есть душа мира, и все такое. Взор шаха пронзает мельчайшую пылинку…

Мальчик на троне снова заговорил – с нажимом, раздраженно.

– Взор шаха не зависит от телесной зоркости или слепоты, – продолжил Ник, вслушиваясь в речь Защитника Народа. – И все же… Так, похоже, он не хочет говорить этого. Но Хеширут настаивает. Значит, нас, то есть его величество, посетил великий врач со звезд, созданных Господом Миров. Великий врач – это ты. Женщине недоступно подлинное искусство врачевания, но на звездах все не так, как у людей. Всемогущ Господь Миров, и тому подобное. Возможно… Ри, он говорит, что ты, наверное, нарочно приняла облик женщины! Дабы испытать… Тут я не понял. Какой-то цветастый оборот. Короче… Проклятье! Он сошел с ума!