У Сони в руках тоже была фотография. Она взглянула на Струмилина с беспомощным выражением и почему-то протянула ему этот снимок. А он машинально отдал ей свой. Так что она теперь могла полюбоваться собой в компании с негром, а он — лицезреть ее скачущей верхом на том же черномазом и на том же ковре. Присутствовал на снимке и третий — на сей раз белый мужчина: в мушкетерских ботфортах до колен, но без штанов. Видны были его волосатые ляжки и напряженное естество. Судя по позе, он пристраивался к Сониному рту. В руке его была плетка, однако ни у кого и мысли не могло бы возникнуть, будто Соня здесь к чему-то принуждаема силой. Голова ее была самозабвенно закинута, груди стояли торчком, волосы струились по спине. Плетка определенно была всего лишь средством для получения пущего удовольствия.

— Господи… — хрипло выдохнул Пирог, тоже вперившийся взглядом в какой-то снимок, и этот шепот разрушил странное оцепенение, овладевшее всеми.

Соня выронила фотографию и прижала руки к лицу. Потом странно, тоненько вскрикнула и пошла куда-то, не разбирая дороги. Мужчины смотрели, как она мечется внутри оградки, натыкаясь грудью на памятник, на прутья… Потом, споткнувшись, она упала на колени прямо на могильную плиту и, вскрикнув от боли, открыла лицо.

Прямо напротив ее глаз оказалось Костин портрет: черно-белый эмалевый овал. Русые, сильно поредевшие волосы, равнодушные глаза под набрякшими веками. «А я его таким не помню, — со странным раскаянием подумал Струмилин. — Сколько мы не виделись? Два года? Да, два года. Поэтому я и Соню не знал. Да уж, такую-то — век бы не знать!»

И тени не осталось от мгновенной вспышки восторга, охватившего его при первом взгляде на эту женщину. Струмилин не был ханжой, вот уж нет, никогда не был, он понимал, что в жизни всякое может случиться, от измены — как от сумы и от тюрьмы! — не стоит зарекаться, однако в теории все легко и просто, а видеть это белое тело, сплетенное с черным…

Струмилин перевел дыхание и почти безучастно смотрел, как Соня встала с плиты, всхлипывая, вывалилась в калитку, чудом не зацепившись за острия оградки своим развевающимся жакетиком, и побрела прочь, натыкаясь на все заборы. Она тащилась еле-еле, и чем дальше удалялась, тем больше становилась похожей на подбитую черно-серую птицу.

Наконец она свернула на тропинку, ведущую к большой дороге, и скрылась из глаз.

Сразу стало легче. Струмилин собрал с травы и со стола фотографии, стараясь складывать их картинками внутрь, чтобы ничего больше не увидеть, но то и дело бросались в глаза сплетенные, разноцветные руки и ноги, это лицо, эти волосы… Однако теперь он был спокоен, как лед. И голос его был ледяным, когда Струмилин произнес:

— Ты был совершенно прав, Валера. Эта баба просто недостойна жить.

* * *

— Выходим и не рыпаемся, — сладким голосом сказал Рыжий, подавая руку. Он стоял у открытой дверцы, а внутри машины каждое Лидино движение страховал пистолетом Серый. Она их так и называла про себя, этих разбойничков: по преобладанию оттенков. Надо же их было как-то обозначить, в конце концов!

— Сонечка, ни звука! — Рыжий сделал резкое движение, и из длинного рукава джинсовой рубахи в ладонь скользнуло узкое, длинное лезвие ножа. — Если до смерти не убью, то порежу крепко, не посмотрю на твою красоту. У нас ведь сегодня — последний шанс, если ты в курсе дела.

— Нет, — честно призналась Лида, на деревянных ногах тащась рядом с Рыжим, накрепко вцепившимся в нее. — Я не в курсе никакого дела. Я не знаю ни о каком тайнике!

— Тихо! — наступая на пятки, зашипел сзади Серый, ткнув ее пистолетом в спину.

Словно неживая, словно во сне, Лида потащилась под ручку с Рыжим к подъезду, надеясь, что попадется же навстречу им какой-нибудь сосед Евгения, которому это шествие покажется подозрительным, и он поднимет тревогу. Хотя, если Соня ни от кого не скрывает своих отношений с этим типом, почему ее явление в его доме должно у кого-то вызвать подозрения? Правда, она пришла не одна, а в компании двух мужиков, и произошло это непосредственно после отъезда любовника, — ну, опять-таки, и что?

Похоже, в сестрицы Лиде досталась порядочная оторва. Нет ничего странного, что ее муж покончил с собой. Лида даже удивилась бы, если бы этого не произошло!

Площадка первого этажа оказалась пуста. Никто не помешал Лидиным спутникам нажать на кнопочку лифта (он открылся тотчас, словно тоже был в деле и терпеливо поджидал грабителей), войти в него, предварительно втолкнув жертву, и отправиться на четвертый этаж.

Лиду тотчас задвинули в угол, Серый устроился у двери, а Рыжий стал рядом с девушкой, расставив руки, словно она могла внезапно выскользнуть на ходу из закрытого лифта — и убежать. А может быть, ему просто нравилось стоять так, наваливаясь на Лиду при каждом содрогании лифта. Глаза его скользили от ее испуганных глаз к декольте, и улыбочка была при этом такая, что у Лиды похолодела спина. Похоже было, он думал, что ей нравятся такие вот откровенные касания и похотливые взгляды, а она находила все это отвратительным! Эти мужские штучки, вернее, штучки безмозглых самцов, они рассчитаны только на таких же примитивных самок, какой, судя по всему, оказалась Соня! А Лида не находит никакого удовольствия в близости с мужчиной, даже если это — просто стояние рядом в тесном лифте. Она совсем не такая, как ее сестра!

И вдруг к ее оцепенелому сознанию пробилась спасительная мысль, от которой Лиде мгновенно стало лучше. Да ведь в том-то и дело, что она — не такая, как сестра! Она — вообще не своя сестра! Не Соня! Так какого же черта она молчит и тащится, словно овца на заклание?!

— Вы что, думаете… — начала было Лида, с трудом заставив повиноваться пересохшее горло, но закончить не удалось: лифт остановился, и Рыжий снова угрожающе махнул рукавом, как та Василиса Прекрасная на царской пирушке. Никаких лебедей и озер из рукава, разумеется, не явилось — высунулся тот же нож, и Лида благоразумно решила оставить срывание всех и всяческих масок на потом.

Площадка четвертого этажа тоже пустовала, и никто не помешал Серому оглядеться, подойти к серой двери сейфового типа и вставить в прорезь ту металлическую пластиночку, которая была отнята у Лиды.

— Да вы что думаете, я кто? Я… — снова завела она.

Рыжий вроде бы и не размахивался, и лицо его при этом не выражало особенной ярости, и удар был не особенно сильный, однако в следующий миг Лиде почудилось, что все ее внутренности обожгло огнем. Она даже обеспамятела от боли на какую-то секунду, потом пронзила мысль: «Он ударил меня ножом! Он меня зарезал!»

Ноги подкосились, но Рыжий крепко подхватил ее под локоток и выволок из лифта. Тотчас ее втолкнули куда-то, где царили полумрак, прохлада и пахло псиной, и Лида почувствовала, что боль постепенно вытекает из нутра, а в голову возвращаются мысли. Она разжала обхватившие живот руки и с облегчением обнаружила, что они не окровавлены. Значит, ее просто ударили кулаком, а не ножом. Слезы навернулись от счастья, и она с новой силой принялась открывать глаза своим супостатам: