– Вообще-то человеку свойственно всегда думать не словами, а образами, – поправил я солдата, но его эта поправка не смутила. Он продолжил тем же тоном:

– Я сам себе космонавтом показался. У меня в голове с какой-то стати вдруг возникла картина из старой, еще советской кинохроники, которую однажды по телевизору посмотрел. Там космонавтов готовят на центрифуге. И кресло тут же стало центрифугой. Я сначала даже испугался, боялся вылететь из кресла, но там какая-то своя сила была, которая меня без ремней в кресло вжимала, и держала. У меня руки, ноги, голова – все вытянулось, словно оторваться желали. А сам я в кресле, как часть его, сидел. И в автомат вцепился, чтобы он не оторвался от ремня. Ощущение было такое, что оторваться может. А когда я успокоился, убедился, что кресло меня не выпустит, мне даже понравилось на центрифуге кататься. Там скорость большая, ветерок приятный.

В этот момент в кармане на груди рядового, видимо, завибрировала трубка сотовой связи. И я снова убедился, что Пашинцев слишком вознесся в своей самооценке. Вообще-то у нас в бригаде наличие трубок у солдат отдано на откуп командирам взводов. Разрешил командир, имеют солдаты трубки. Не разрешит, трубки сдаются в камеру хранения в каптерке, и возвращаются только на время выходных увольнений, отпусков и при увольнении в запас. Иметь при себе трубки разрешается только солдатам и сержантам контрактной службы и офицерам. Я в своем взводе иметь трубки солдатам разрешал, запрещал только брать с собой в командировку. А Пашинцев, ничуть не стесняясь, и даже не спросив у командира разрешения, вытащил трубку, отошел на три шага в сторону, и начал разговаривать. Я так понял, что звонила ему мама, обеспокоенная тем, что, как передали в телевизионных новостях, в небе над Кавказом происходят какие-то непонятные события, похожие на космическую войну двух незнакомых землянам высоких цивилизаций. Но Виталий, молодец, волновать мать не стал, и сказал только, что разговоры об этом есть, но это далеко от их части, и он ничего рассказать не может, потому что не знает.

Нормальный звонок. Мне, честно, понравилась заботливость матери. А если бы она позвонила несколькими часами раньше, когда у нас шел бой с бандой эмира Магомета Арсамакова. Что – вместо того, чтобы заряжать гранатомет Рахметьеву, Пашинцев будет маме рассказывать, что где-то рядом дают салют, и потому в трубке слышится стрельба?

Рядовой повернулся, поймал мой сердитый взгляд, и быстро закончил разговор. Хорошо хоть, хватило у него ума сказать:

– Извините, товарищ старший лейтенант, мама волнуется. Она у меня в больнице лежит. Операцию по удалению желчного пузыря делали. Я потому и трубку с собой взял, чтобы с мамой общаться, поддержать ее. Там, в больнице, телевизор смотрела, новости. И что-то там сообщили про наши события. Мама волнуется, а ей сейчас волноваться нельзя. У нее в прошлом году второй инфаркт был. Сердце после операции может не выдержать.

– Товарищ старший лейтенант, – по связи вмешался в разговор старший сержант Камнеломов, – он ко мне обращался с просьбой насчет трубки. Я разрешил. Не успел просто вам сообщить.

Я согласно кивнул, хотя Камнеломова глазами не видел, как наверное, и он меня. Вот так и случаются всякие гадости, за которые потом бывает стыдно. Я уже собрался отругать Пашинцева, и забрать его трубку до воскресного увольнения по возвращению в часть. А оказалось, что трубку рядовой взял с разрешения моего заместителя и по уважительной причине.

– Но вот, что странно, товарищ старший лейтенант. Я недавно смотрел на трубку. Она у меня сигнал подала, что заряд кончился. Думал еще, не забыть сразу зарядить, когда вернемся. А сейчас она показывает полный заряд. Кресло что ли аккумуляторы заряжает!

Вспомнив про аккумуляторы, Пашинцев напомнил мне, что я веду запись, и на «планшетнике» аккумулятор тоже не вечный. И все события я записать не смогу.

– Ладно, Виталий, продолжай. – поторопил я рядового.

– Короче говоря, я попробовал еще один вариант качелей – из стороны в сторону, а не вперед назад. Еще в детстве думал, почему такие качели не делают. Кресло покачало меня. А потом я почувствовал со стороны шлема прямое давление на себя. Шлем заставлял меня спуститься на дно ущелья, опередив весь взвод. Это шлему нужно было обязательно, чтобы я взвод опередил. Чтобы один спустился. Не знаю, для чего. Но я не люблю в принципе, когда на меня так давят, и стал сопротивляться. И мысленно начал ощущать, как кресло делает круги над взводом, и садится на землю. Кресло послушалось, и село. Но село как-то сердито. И выбросило меня. Может быть, даже с небольшой злостью.

– Это все очень интересно, – сказал я, и, сам того от себя не ожидая, надел на голову вместо армейского, шлем из кресла, и шагнул вперед.

* * *

Вообще-то моя голова размеров на пять превышает голову рядового Пашинцева. У него, наверное, самый распространенный пятьдесят седьмой размер головного убора, а у меня редкий шестьдесят второй. И мысль о том, что шлем на меня попросту не налезет, изначально в голове мелькнула. Но тут же оказалось, что шлем мне абсолютно впору, и не мал, и не велик. Видимо, так он устроен и из такого неизвестного мне материала сделан, что на любую голову подходит. Даже на голову, в два раза большую, чем у рядового Пашинцева, как он уже рассказывал.

Я сам сразу не понял, что заставило меня надеть шлем. Потом сообразил, что это шлем, который я в руке держал, вложил в мою голову эту мысль. А, оказавшись на голове, вложил и следующую, уже более настойчивую. Долго не думая, я пошел в сторону кресла, чтобы сесть в него, и самому испытать то же, что испытал рядовой Пашинцев, и даже больше. Я намеревался поддаться желанию шлема, и спуститься на дно ущелья, куда его звал шлем. И даже отдал приказ взводу следовать туда же. Только думал я при этом не о кресле, а о своем оставшемся дома мотоцикле, хотя он и слишком слабосильный, чтобы по таким горам без дороги бегать. Здесь нужен какой-нибудь мощный из семейства «Эндуро»[4]. И, к моему удивлению, когда я раздвинул кусты, передо мной вместо кресла стояло некое подобие мотоцикла. Причем, не моего легкого «китайца», а мощного и сильного, с объемным бензобаком, двухколесного красавца, о каком я давно мечтал, но позволить себе купить не мог – финансы не давали такой возможности. Судя по рифленому протектору резины, это был как раз «Эндуро». Я не просто сел на удобное сидение, я влетел в него, как всадник влетает в седло своего коня, ухватился за руль, как всадник за повод, и услышал звук мощного двигателя с «громкоговорящим» прямоточным глушителем. Газовать здесь было негде, тем не менее, я резко повернул на себя ручку газа, не включая передачу, и услышал отклик взревевшего двигателя. Только после этого отжал сцепление, и во второй раз газануть просто не успел, потому что мотоцикл стремительно взмыл ввысь.