Когда много работаешь с документами, глубоко проникаешь в тему, кажется, что ты сам становишься участником описываемых событий. Мне часто снится один и тот же сон: перед глазами вновь и вновь встают серые мрачные стены «блока смерти» концлагеря Маутхаузен, тесный дворик, пулемётные вышки, барак набитый военнопленными офицерами и Вол одя-жу риал ист, рассказывающий свои повести.

И сквозь сон я отчётливо слышу его слова, обращённые к поколению, живущему после войны:

– Расскажите, напишите, не забудьте нас, найдите адреса родных, сообщите!

И я снова и снова сажусь за компьютер, подключаю интернет и продолжаю кропотливую работу по поиску пропавших без вести.

Хочу рассказать о Володе-журналисте, о котором я узнал из личных бесед и воспоминаний выживших участников побега из «блока смерти», а также из архивных документов.

…Этого человека, в очках в тёмной оправе, знали в «блоке смерти» все и говорили, что он окончил в Ленинграде факультет журналистики, был на фронте корреспондентом, поднял бойцов в атаку, когда командир был убит. В том жестоком бою корреспондент был ранен, пленён. Все звали его Володя, хотя настоящего имени и фамилии никто не знал.

Как подготовить к восстанию, к побегу не одного, не десять, 30,50 человек, а 700, как быть со штубендистами? Куда, в каком направлении бежать? В какой час начать штурм стен и трёх пулемётных вышек? Чем вооружиться?

– Надо пропагандировать среди людей план побега, – предложил подполковник ВЛАСОВ, но делать это умно, очень осторожно, чтобы не вызвать никакого подозрения.

Лучшим пропагандистом оказался журналист.

В мучительно долгие часы пребывания на свежем воздухе, чтобы скоротать время, отвлечься от горьких мыслей и как-то заглушить чувство голода, журналист пересказывал книги. И пересказывал так мастерски, что слушавшие его забывали в эти минуты про лагерь, про сторожевые вышки, глядевшие дулами крупнокалиберных пулемётов.

Но как рассказывать в бараке, где ночью вслух говорить запрещено!

– Надо так повести дело, чтобы сам блоковой разрешил нам это «развлечение», – говорил Власов. И вскоре такой случай представился.

В рождественский вечер блоковой разрешил узникам зайти в барак пораньше.

– Это наш большой праздник, – объявил он через Мишку-татарина, объясняя своё снисхождение.

И вот по знаку Власова с блоковым уже ведутся переговоры: «Не позво-литли он отметить большой христианский праздник и русским? Как отметить? Да один из заключённых расскажет какую-нибудь книгу».

Не подозревая ничего опасного блоковой разрешил.

Ночь за ночью узники пережили все приключения графа Монте-Кристо, страдали вместе с Анной Карениной, с волнением внимали строкам письма

Татьяны Лариной, слушали строки Маяковского, и в напряжённой тишине было слышно, как бьются сердца.

А потом журналист стал рассказывать свои повести, ещё нигде не напечатанные, лишь впервые публикуемые устно в «блоке смерти».

Это были не обычные повести. Герои их – советские моряки, неизменно оказывались в гитлеровском концлагере и готовили дерзкий побег.

И лагерь тот, и барак так напоминали Маутхаузен и «блок смерти», словно журналист написал свою повесть о них.

… Душно и тесно в маленьких штубах, в помещении размером 8 на 10 метров набивается по 200–350 человек. На ночь штубендисты заливали пол водой, люди ложились прямо в воду, стояли на коленях, головой к стене, на него сверху ещё один, ещё один. От тел идёт пар, испарение как в бане.

Но когда журналист страстно повествует о моряках, люди не замечают ни промозглой сырости, ни ужасающей тесноты. Они захвачены мужеством тех, кто вот та к же как они оказался в «блоке смерти». Журналист подробно описывает их побег и всем становится ясно, что он советует, как надо совершить побег из «блока смерти». И едва умолкает рассказчик, слышатся восхищённые возгласы:

– Вот это да! Вот так и нам надо действовать. Вот и нам можно попробовать, только силы надо собрать.

Эти разговоры слышат и ШЕПЕТЯ, и БИТЮКОВ, и УСМАНОВ, и ФУРСОВ. И сердца их всё больше наполняются уверенностью в задуманном. Необычный метод пропаганды удался, слушатели отлично понимают, какую книгу им читает журналист. Не случайно, лежащий рядом с Битюковым молодой высокий, крепкий лётчик убеждённо говорит:

– И попробуем. Лучше раз умереть в бою, чем ждать пока блоковой тебя повесит.

Этот лётчик выделяется своей особой, не скрываемой никогда ненавистью к гитлеровцам. Ненависть к врагу прорывается во всех его словах, жестах. Когда эсэсовцы приходят в барак, не удерживай его постоянно капитан Шепетя, то он бы бросился на них – один-на-один.

«Повести» журналиста будоражат умы и сердца, и только глубокой ночью люди забываются в тяжёлом, не приносящем облегчения сне.

Володя не сможет опубликовать свои повести: он был сражён пулемётной очередью при штурме стены «блока смерти»…

Фашисты Маутхаузена надеялись похоронить тайну «блока смерти».

Узники, встречая свой последний час за мрачными каменными стенами, страстно мечтали: хотя бы один выжил, хотя бы один из них встретил конец войны и рассказал на Родине обо всём, как они боролись, что они переживали и вынесли…

«Об одном прошу тех, кто переживёт это Время – не забудьте!

Не забудьте ни добрых, ни злых.

Терпеливо собирайте свидетельства о тех, кто пал за себя и за Вас.

Придёт день, когда настоящее станет прошедшим, когда будут говорить о великом времени и безымянных героях, творивших историю.

Я бы хотел, чтобы все знали – не было безымянных героев, а были люди, которые имели своё имя, свой облик, свои чаяния и надежды.

И муки самого незаметного из них были не меньше, чем муки того, чьё имя войдёт в историю.

Пусть же павшие будут близки вам, как друзья, как родные, как вы сами.

Люди! Я любил вас. Будьте бдительны».

Юлиус Фучик «Репортаж с петлёй на шее»

Хопёрский Мирослав Алексеевич.

Руководитель проекта «Неизвестная война»

http://unknоwn-war.Iіvejournal.com/10871.html

Copyright © 2012 Мирослав Хопёрский

Говорят дети войны

В глазах война, в криках, стонах и в детских слезах

Мария Максимовна Веселовская-Томаш

1942 год.

Анна Бендрюк и Максим Томаш только недавно поженились

Чи то знов война?

… Сумерки.

Мы с мамой дома одни. Сидим на печке.

Мама, ещё совсем молоденькая, горюя, волнуется за отца, то и дело смотрит в подслеповатое оконце, расположенное почти на уровне лежанки, и прядёт. Остатки мягкой, чистой овечьей шерсти дождались своей очереди: прядут в сёлах только зимой, когда в полях-огородах работы не так много. Вот и прядут лён (из него