ткут полотенца), а шерстяная нить идёт на носки, рукавицы, на ковры. Если в семье рождаются дочери, то с их появлением уже начинают готовить приданое. И сейчас… может, вправду копить приданое?

Сквозь редкие чёрные кроны деревьев сада на грустно-сером, как будто дождливом, небе просматривается вдалеке чёрный лес. Когда-то деревьев было в наших молдавских садах много, но в войну румынские солдаты, воевавшие на стороне немцев, и сами немцы, привязывали к ним лошадей, а те все деревья и сгубили, от голода обглодав доступную кору.

Поздняя осень была?.. Или зима?.. Кажется, всё-таки зима, раз топилась лежанка.

Вдруг мама забеспокоилась, засуетилась, запричитала. Словно сквозь высокий густой сугроб снега, до моего сознания доносится из далёкого прошлого:

– Чи то знов война!? Адэ, бачиш машинэ!? В них сидят солдаты с ружами. Идут солдаты на фронт.

– Мамуня, а шо таке война? – Прошепелявив, спросила я встревоженную мать, которая в этот миг, казалось, отсутствует здесь, находится где-то очень далеко, а там – безумно страшно.

– Ой, дочко, наштотко на страшно война! Там убивают! А потом дате сиротами лишаются! Ой, Боже, Боже! Шо з нами буде!? – Ваголосила-запричитала в очередной раз мама.

Так, в самом начале жизни, я впервые услышала новое, необычное для меня слово «война». Увидеть, к счастью, её я не могла, но хотелось знать, что это такое. Отец мой, Максим Парфеньевич ТОМАШ, после ранения на реке Одре находился в военном госпитале. Он видел меня, только что родившуюся, когда мама, завернув в пелёнки, отвезла на каруце к месту военных сборов, куда-то ближе к югу Молдавии. Три месяца спустя отец перед отправкой на фронт прощался с нами уже в городе Атаки. Мама с одним из папиных братьев и дедушкой возила меня на прощание с отцом.

Пятидесятые годы… Выше всех стоит брат Николай. Аглая Аркадьевна Богдан, наша любимая учительница по зоологии, ботанике и… потрясающий учитель танцев держит «руль»-вожжи! Через её руки мы все прошли. Многого добились. На такой каруце и возили меня на прощание с отцом…

Несколько лет тому назад, когда была ещё жива мама (её не стало в 2010 году), я напомнила ей этот эпизод времён войны: как перед детскими глазами просматривались верхушки голых, остроконечных деревьев в оконце… Мама изумлённо переспросила:

– А ты разве помниш? Такты ж зовсим маленька була! Ara-a-a, да-да…в то время часто перевозили солдат… – Солдаты, сидя в кузове, держали винтовки штыками вверх. Моё родное село находится километрах в четырнадцати от границы с Румынией. – Погранична застава проходила через наше село. Як раз на краю села стояв шлахбаум, солдаты с ружами в руках проверяли документы у всих, хто передвигався на машинах, на каруцах чи даже пешком.

Впиваясь глубоко в память, первый осколок возвращает меня в далёкие послевоенные годы, тянет за собой последующие острые, пронизывающие болью детский разум.

Мама продолжает голосить:

– Боже, Боже, неужели знов тата заберут на фронт!? Та вин еще не вернувся зовсим до дому с той войнэ! Ой, отверни, Господь!

Отца уже не заберут. Он остался на всю жизнь инвалидом: рана никогда не затягивалась, не заживала. До конца дней из его раненой ноги хирурги изымали во время многочисленных операций магнитом, пинцетом металлические осколочки. Во время первой операции фронтовой хирург, склонившись над ним, намеревался ампутировать ногу – стакан водки и… но отец был молодым, испугался: как это без ноги жить? Соскочил со стола. Уберёг ногу.

Впоследствии врачи ещё трижды пытались её ампутировать… И было бы основание дать ему вторую группу инвалидности. Это ли не абсурд!? Трофическая язва не излечивалась. А работать надо было. Семью содержать.

Ежевечерне он садился на маленький стульчик, ставил перед собой таз с тёплой водой, сняв повязку, опускал ноги в воду с питьевой содой и хозяйственным мылом. Затем спускался на пол, на расстеленный тулуп или коврик, приближал к себе керосиновую лампу, чтоб светлее было, и производил туалет ноги. Он чистил её, обрезая скальпелем и ножничками ороговевшую кожу стопы, рваные края которой напоминали пористый пенопласт бело- серого цвета. Обрабатывал язву раствором перекиси водорода, марганцовки, фурацилина или риванола, накладывал длинным пинцетом стерильную салфетку в глубокую ямку на подошве и вновь, заученными и автоматическими движениями, бинтовал ногу. Такая процедура повторялась из вечера в вечер, из года в год. Всё отчётливо помню с детства.

Часто Максимка, мой в то время пятилетний племянник, которому дед доверял пинцет с ловко захваченной салфеточкой, окунал его в лекарство и чистил ранку, доходя до кости на подошве. Мы, взрослые, хватались за сердце, а Максимка, не подозревая, что, возможно, причиняет боль, радовался: он «лечит деда».

И дед с гордостью говорил:

– Молодец, Макеем, не боишься ничого, значит, будеш хирургом!

Максимка стал фармакологом. Жаль, дед не дожил до этого дня. Старший внук, Александр, вице-президент филиала немецкой фармацевтической фирмы «Tetris» в Кишинёве. Кстати, моя сестра, Лидия, отличная медицинская сестра! И дочь старшая её, Танюша, медсестра! Живёт… в Германии, под Гамбургом – последовала за мужем. Поистине – пути Господни неисповедимы! И удивительны! Вот ведь, как сложились пути-дороги…

Иногда, когда одолевали другие болячки, отец меньше ходил, больше лежал, рана затягивалась тонюсенькой, нежно-розовой, почти детской кожицей. Обманчивое впечатление рождало надежду на окончательное выздоровление, но воспалительный процесс никогда не прекращался, гною надо было выходить, он рвался наружу, и, о, счастье, вытекал. Нога посинела, приобрела уже фиолетово-чёрный цвет с какими-то белёсо-чёрными точками-ниточками. Несколько раз начиналась гангрена. И эти несколько раз отец отказывался от ампутации, всякий раз спасая ногу.

Вторую группу инвалидности «заслужил» только тогда, когда упал и сломал шейку бедра. Тогда доктор объяснил отцу:

– Что ж ты хочешь, боец? Нога твоя вся была трухлявая – не выдержала.

Не выдержала не только нога, раненая в голень. Пуля-дура пронзила её, прошла навылет, снесла, как остриём косы, безымянный палец и мизинец на левой ноге. Но… то было в войну. Отец в последние годы жизни ходил на костылях.

У фронтовика не выдержало сердце.

Когда наша огромная держава распалась, выделенный фронтовику «Запорожец» чаще останавливался, нежели ездил. Чихал, урчал, дёргался, заводился ненадолго. Я помню отца вечно лежащим под днищем автомобиля, без конца чинившим его.

Однажды в Рождество я навестила родителей. Стояла снежная, очень морозная для Молдавии зима. Отец вёз меня обратно к поезду в город Бельцы – сплошные мучения!

Укутали изнутри автомобиль, в котором от времени скукожившись, отставал резиновый дверной уплотнитель, образовались щели, сквозь них тянулся жуткий холод.

Отец, сняв кресло рядом с водительским, нагрел паяльной