Додумались начальнички: православных — в Чистилище! Что хотят — то творят…

— Эх, Ваня… — тихонько вздохнул Фрол.

— Разговорчики! — немедленно проскрежетало над головой, и шорох перепончатых крыльев унесся к хвосту колонны.

Вскоре они достигли обещанного пятого моста. Внизу побулькивала черно-зеркальная смола, из которой то здесь то там всплывал взяточник и тут же опрометью уходил на дно, страшась угодить под багор какого-нибудь беса-загребалы. Тянуло жаром.

— Стой! — взвизгнуло сверху. Колонна стала.

— Ты что же, нарочно надо мной издеваешься? — истерически вопил Тормошило. — Ты уже который раз споткнулся, гад?

Затрещали крылья, мелькнул острый крюк багра, и сосед Фрола, подхваченный под плечо, взмыл из строя. Трепеща перепонками, Тормошило завис над черно-зеркальной гладью и дважды макнул провинившегося в смолу.

— В строй!

Черная, как негр, душа, подвывая от боли, вскарабкалась на мост и заняла свое место.

— Продолжать движение! — с ненавистью скомандовал Тормошило и спланировал на основание одной из опор, где, свесив копыта, сидел еще один бес-загребала по кличке Собачий Зуд.

— Зря ты… — равнодушно заметил он опустившемуся рядом Тормошиле. — Амнистированных все-таки в смолу кунать не положено. Смотри, нагорит…

— С ними иначе нельзя, — отвечал ему нервный Тормошило. — Им поблажку дай — роги отвернут в два счета… А что, Хвостач здесь?

— В город полетел, — отозвался Собачий Зуд, притапливая багром высунувшуюся из смолы грешную голову. — Насчет дегтя…

Тормошило насупился.

— Скурвился Хвостач, — мрачно сообщил он. — Как тогда начальником поставили — так и скурвился…

Собачий Зуд притопил еще одного грешника и с любопытством поглядел на товарища.

— А что у вас с ним вышло-то?

— Да не с ним! — с досадой сказал Тормошило. — Третьего дня дежурю в реанимации… Ну из-за этого… Да ты его знаешь! Там взяток одних… Все никак помереть не может!

— Ну-ну!

— Ну вот, стою, жду, багорик наготове… И вдруг — фрр! — влетают…

— Кто?

— Да эти… пернатые… с Чистилища! Один зеленый, с первого уступа, а второй, не знаю, с седьмого, что ли?.. Блестящий такой, надраенный… О, говорят, а ты что тут делаешь? — Как что, говорю, грешника жду. — Ты что, говорят, угорел? Грешника от праведника отличить не можешь? — Это где вам тут праведник, спрашиваю, это он, что ли, праведник? Вы на душу его посмотрите: копоти клок — и то чище!.. А они, представляешь, в рыло мне смеются: ладно, говорят, отмоем… А? Ничего себе?

— Д-да… — Собачий Зуд покрутил головой.

— Ну я разозлился, врезал одному багром промеж крыл… Короче, я — на них телегу, а они — на меня…

Собачий Зуд слушал, сочувственно причмокивая и не замечая даже, что во вверенном ему квадрате из смолы торчат уже голов десять с приоткрытыми от любопытства ртами.

— Ну а душа-то кому пошла?

— Да никому пока… — расстроенно отозвался Тормошило. — Опять откачали… Может, ему мученик какой родственником приходится, откуда я знаю!.. Нет, но ты понял, что творят? Начальнички…

— А Хвостач, значит, связываться не захотел?

Тормошило открыл было рот, но тут сверху послышался треск крыльев и звонкий поцелуй пары копыт о каменное покрытие моста. Головы грешников мгновенно спрятались в смолу.

— О! — Скривившись, Тормошило кивнул рогом. — Легок на помине. Сейчас начнет орать, почему колонна без присмотра…

Над гранитной кромкой показалось ликующее рыло Хвостача.

— Эй, загребалы! — позвал он. — Посмеяться хотите?

— Ну? — осторожно молвил Собачий Зуд.

— У Харона ладью угнали! — распялив в восторге клыкастую пасть, сообщил Хвостач. — Ох и начнется сейчас!.. — Ударил крыльями и понесся ласточкой к следующей опоре.

Загребалы ошарашенно переглянулись. Первым опомнился Собачий Зуд.

— Бардак… — безнадежно изронил он и притопил со вздохом очередного не в меру любопытного взяточника.

Лепорелло:

— Проклятое житье. Да долго ль будет

Мне с ним возиться? Право, сил уж нет.

А.С.Пушкин, «Каменный гость»

Грязный отвратительный буксир, впряженный в допотопную ржавую баржу, стоя, можно сказать, на месте, с тупым упорством рыл зеленоватую волжскую воду. Злобился и ворчал бурун. На баке над распростертым телом товарища стояли и беседовали два матроса. Один — коренастый, насупленный, весь поросший густым проволочным волосом. Другой — румяный красавец с придурковатым, навсегда осклабившимся лицом.

— Ишь! — злобно цедил коренастый, с завистью глядя на привольно раскинувшеся тело. — Залил зенки с утра — и хоть бы хны ему!

— Да тебе-то что?

— Мне — ничего. А тому, кто на его место придет, думаешь, сладко будет с циррозом печени? Надо ж немного и о других думать!

— Мнится: ангельские речи слышу, — глумливо заметил румяный. — А сам-то что ж ревизоршу багром закогтил? Всех ведь, считай, подставил!

Коренастый насупился, закряхтел.

— Не устоял, — сокрушенно, со вздохом признался он. — Да и домой что-то потянуло…

Капитан (громила с длинным равнодушным лицом), возложив татуированную длань на штурвал, нехотя доцеживал сигарету. Гладкие волны, как в обмороке, отваливались от мерзкого судна.

Ничто, казалось, не предвещало грозы, когда из безоблачного неба пала с шелестом разящая черная молния. Ударом ветра развернуло линялый флаг и сохнущее на снастях белье. Матросы остолбенели. На палубе, распялив кожистые крылья и злорадно скаля клыки, стояло адское создание с шерстистым уродливым ликом.

— Отцепляй, в превыспреннюю, баржу! — гаркнуло оно капитану, ударив в настил черным от смолы багром.

Спящий на баке матрос приподнял всклокоченную голову, поглядел заплывшим глазом — и снова заснул. То ли крылатый бес был ему уже знаком по белой горячке, то ли матросик принял его спросонья за кого-нибудь из команды.

На обветренных скулах капитана обозначились желваки. Двумя пальцами он изъял изо рта окурок и, выщелкнув его за борт, процедил:

— Борода, штурвал прими…

И, не сводя с адского творения неприязненных глаз, спустился по железной лесенке на палубу. Безбоязненно приблизился почти вплотную.

— Что за дела, Хвостач? — угрожающе выговорил он, подавая звук несколько в нос. — Там ты меня доставал, здесь достаешь… Что за дела?

— Баржу отцепляй, — ласково повторил гость из бездны.

Сняв с красного щита по противопожарной принадлежности, подошли оба матроса. Борода (кстати, не то чтобы гладко выбритый, но уж во всяком случае не бородатый) с нездоровым любопытством следил за ними из-за штурвала.